что-то дергается внутри трепетно и нервно. осторожно на подступах скручивается ужом темным нехорошим чувством. у миши дрожит голос натянутой струной. пыль оседает на волосы, ложится на его широкие плечи. в неестественном замедленном. торопливый шаг, тяжесть опустившейся ладони на плечо болезненным и гулким ощущением, то как он скручивает крышку с бутылки. и она несколько раз ударяется о бетонный грязный пол. захлёбывающимся нелепо воздухом карпом воспринимается.
— что случилось? — он слышит свой голос такой далекий и неестественный. совершенно чужой.
всем естеством ощутить надлом. заглянуть внутрь надорвавшегося картона. у темы криво нарисованная улыбка остается дурацким воспоминанием — такая ужасная нелепость.
а потом будет светить солнце. это чертово солнце среди цветущей зелени. и все в черном, жутком; в искаженных печалью лицах натянутых на привычные эмоции поверх ; осыпающаяся на деревянную простую крышку земля — пуста звука разносится вокруг ; и пустой мишин взгляд — тема в нем пропадет.
мутно.
как же мутно.
мысли разбушевавшимися пчелами: а что дальше? что будет дальше? что будет с мишей… что будет с балетом… что будет с ними?
а они все подходят и подходят — эта бесформенная унылая черная масса, хлопают его по плечу, проливают слезы и такой большой миша вот-вот будто сложится пополам, становится меньше, становится хрупким, становится мышью.
и их комната в коммуналке такая безлюдная, отзывается эхом. он был здесь столько раз, ловил солнечную улыбку мишиной мамы и ни разу не замечал того, как темные круги под ее глазами прожигали насквозь израненную душу, как чья-то тень следовала за ней по пятам ; ни разу тема в ее медом тающих во рту пирогах не чувствовал тяжелой горечи ; никогда бы не подумал, что все будет так. и теперь ему жаль — тема задыхается от собственной беспомощности и молчит все эти дни ; ему кажется, что в мире не существует слов, которые бы он мог произнести сейчас.
а это дурацкое солнце все бликует о лак на мебели и нервные солнечные зайчики бегают по стенам, по старым выцветшим шторам, по мишиным черным брюкам. задохнуться возмущением. согнать бы их запутавшихся в волосах и эту толпу подглядывающих у двери глаз прочь.
теме впервые хочется спрятать мишу от всего мира. и он тихо говорит, пока миша отблеском себя блуждает по комнате:
— давай ты поживешь у меня? родители не против, — они встречаются глазами и артем вновь улыбается. криво и по-дурацки — ему очень жаль. ему кажется, что если бы они из-за него тогда не задержались в классе, все было бы иначе.
тошно.
вся мишина жизнь складывается в одну единственную легкую сумку.
