кай выуживает сигареты из пачки, как шкодливый ребенок — спички из плохо спрятанного коробка: тянет с азартом одну за одной, высекает искру наскоро с замиранием сердца и хочет повторить повторить повторить. первая вспыхивает сверхновой на кончиках пальцев, переливается медным заревом и медленно сгорает дотла; вторая рождается игривым всполохом, цветет лепестками костра и осыпается пеплом на сентябрьскую листву; третья становится коротким замыканием в сети и вдруг отзывается болезненным спазмом в бронхах, как бы невзначай напоминая о том, что спичечный коробок, на котором нацарапано его имя, он на самом деле украл у бога.

кай видит его впервые, когда до приступов удушья курит за зданием университета. мальчишка просит закурить и, когда его руки воровато поджигают фитиль, в осеннем воздухе вдруг отчетливо начинает тянуть запахом прокуренных подъездов и пережженного кофе по утрам. кай отмечает про себя, что пережженные волосы его, сиреневые и сильно отросшие, похожи то ли на стихийное бедствие, то ли на ядерную катастрофу —

или случайное отравление психоделиками —

или острый приступ глаукомы.

он зажимает сигарету своими полупрозрачными пальцами, под тонкой кожей проступают рисунки и надписи и из нее так и лезет на свет белый абсолютно непрошеная демонстративная откровенность. кай отпускает снисходительный смешок и выбрасывает свой окурок.

— пожалуйста, — слово падает под ноги тенью иронии и вьется в воздухе отголоском «спасибо», которое мальчишка не сказал.

* * *

музыка перебивает внутренний ритм, биты обкрадывают удары сердца. перезвон полупьяного бреда студентов заползает в уши насекомыми. сегодня хэллоуин, и кай знает, что ад как никогда пуст. он пьет второй бакарди, в неоновом освещении ром плещется и облизывает стенки стакана обсидианово-черным морем, а платье у офелии белое-белое и шум она создает такой же белый, пока витиевато, по-птичьи чирикая, слагает мысли про черно-белое авторское кино. кай слушает ее как завороженный, пока она слова переплетает паутинкой мысли, словно начитывает для него какое-то заклинание. заклинание очень слабое — и со звуками битого стекла где-то над ухом вдруг рассыпаются в разные стороны ее полупрозрачные чары.

стакан, нечаянно разлетевшийся вдребезги, должно быть, пророчит кому-то счастье, потому что стекольный лязг вдруг подхватывает чей-то игольчато-острый смех. кай вскидывает взгляд на источник звука и снова видит его  — видит, как он стоит над звездной россыпью осколков и как легкомысленно мешает пятую водку с энергетиком в новый стакан; слышит, как он смеется громко до хрипоты, как ругается невпопад, через слово, на два такта, и ведет себя как самый бестактный человек в мире. кай думает, что он сумасшедший. неправильный, вызывающий, иррациональный — он чувствует, что это неправильно, но мальчишка вызывает у него иррациональную неприязнь.

неправильно, как то, что он продолжает смотреть на него в упор вместо того, чтобы просто забыть о нем,
неправильно, как то, что мальчишка действует ему не нервы, но не отталкивает — и только глаз любопытных не отвести.

кай замечает, что волосы у него теперь ярко-розовые, спирт оставляет на лице его ожоги алые, налитые, спелые и в своем оранжевом худи он похож на пугающий закат после взрыва атомной бомбы. он проносится мимо огненным вихрем, неловко спотыкается и горючая смесь из его стакана вдруг остается на белой юбке офелии пятном безобразным и желтым, как выжженная пустыня после трагического падения хиросимы. он падает, ловит равновесие заново и ошарашенно поднимает взгляд: пьяный, долгий и неожиданно очень голубой — как мирное небо в ясный день, не знавшее никогда ни войны, ни взрывов, ни пороха.

{ кай никогда не видел у человека такие глаза. кай вообще представлял себе скорее карие. }

мальчика таращит всеми цветами радуги, что заточенным шпилем пронзает грозовые облака, и кай чувствует, как от его появления не выдерживает под натиском и трещит по швам его монохромный мир. каю почему-то очень неуютно, кай хочет вскочить и выкрикнуть, что это нечестно… но вот ему семь и он надрывно кричит с досадой о справедливости, а кто-то взрослый и очень строгий холодно шинкует его замечанием о том, что мир отнюдь не черно-белый, и становится стократ обиднее. обида губы зашивает красной нитью, ворует из тайников сознания слова, подтасовывает мысли, как нечистый на руку крупье, и каю ничего не остается — он только молча смеряет пестрое недоразумение самым бесцветным взглядом, ни удостоив его ни словом, ни мимикой, прежде чем увести несчастную офелию прочь.

* * *

кай уже не прочь сделать сальто в окно — вдруг повезет и окажется в неверленде, лихо пролетев над гнездом кукушки. все здоровые мысли с разбега выпрыгивают из своей безопасной черепной коробки и делают харакири, когда отец даже через телефонный разговор находит способ сделать ему лоботомию. последствия такой процедуры, как известно, жуткие — самоконтроль тает весенним снегом где-то на задворках сознания, бессистемный гнев возрастает в геометрической прогрессии и диффузно проникает в каждую клеточку тела, импульсы бегают по нервам, как ток по проводам с хреновым резистором. вышибает к чертям пробки, с громким лязгом осыпается на голову стекло лопнувших лампочек и все мгновенно погружается в черную-черную злость. кай бросает трубку на полуслове, ставит авиарежим и размашистыми шагами замеряет помещение до выхода на балкон.

холодный, липкий, совсем еще ноябрьский воздух бьет наотмашь, когда кай принимает этот удар в одной футболке. черное озябшее небо висит над городом сердито и больше походит на низкий закоптелый потолок прокуренной кухни, чем на небо в самом деле. кай задумчиво изучает трещины и потертости на этом потолке, но все равно не находит ни одной звезды. вместо этого кай находит, что он здесь не один — яркое, желтое, плотное, как гуашь, пятно зависло плохо нарисованным солнцем рядом. пятно зовут закари — они скользят мимо друг друга в коридорах университета, встречаются на студенческих вечеринках вроде этой, никогда между собой не разговаривают и не имеют ровным счетом ничего общего, кроме этого холодного балкона одним промозглым вечером, и делить этот балкон друг с другом почему-то неприятно. даже выключить авиарежим, чтобы уткнуться в телефон, лишь бы спастись от этого соседства, совсем не кажется хреновой идеей.

тут же приходит уведомление — всего одно непрочитанное сообщение от отца: «можешь не возвращаться домой»

кай замирает, сглатывает, на мгновение забывает, как дышать, и инстинктивно тянется в карман за никотином.

последняя сигарета — не к добру, и первая затяжка выходит немного нервной.

смешно.

идиотское сообщение — в нем настолько жалкая провокация, что оно похоже на скучный выход с двойки в партии дурака, и кай надеется, что отец уже в курсе, что они давно играют в переводного. он действительно не вернется сегодня домой — это во-первых, а во-вторых, карты сегодня мешает удача, потому что просто исчезнуть с радаров, очевидно, не так интересно, как засветиться на них тревожно-красным маячком в сопровождении плохой компании и вывести все приборы из строя. плохая компания уже здесь, маячит бельмом на периферии зрения и, наверное, мнется на этом балконе в ожидании шанса стрельнуть у кого-нибудь сигарету.

удача раскидывает колоду — кай вдруг протягивает свою начатую сигарету мальчишке и улыбается ему (недружелюбно и как-то ломано)

— у меня последняя. хочешь? мы можем раскурить одну сигарету на двоих, потому что мне больше нечего тебе предложить...  но ты подумай только, какая романтика.