isha wainwright & asher warrington
декабрь, 1989 год
joan baez - guantanamera
вдребезги,
я пьян вдребезги,
словно подвожу итог своего существования.
бутылка дешёвого джина зажата в пальцах, как последнее сокровище атлантиды, как бы не проебать. джин здесь такой же дерьмовый, как и всё остальное. как все эти люди кругом и не_люди тоже. мне начинает казаться, что я врастаю в этот город, он засасывает меня, и вот я уже погряз в нём по пояс, я пытаюсь тянуть руки к солнцу, которого здесь нет, я пытаюсь ещё даже рыпаться, дёргаться, но увязаю всё глубже, скоро он зальётся мне в глотку, торф наполнит мой рот, будет раздирать лёгкие. мне кажется, что я сдохну здесь без причины и следствия.
и
мне не кажется.
говорят, что если утонуть в болоте, то тело хорошо сохранится.
для потомков,
хмыкаю я и закатываю глаза,
вдруг пригодится.
тебе бы точно пригодилось.
а что если утонуть в гринвуде?
говорят, да какая разница, что говорят, когда я с а м это видел.
я прикладываюсь к бутылке раз за разом, и пока что лишь алкоголь жжёт мне горло, греет, отключает хорошего ашера, примерного сына и заботливого брата.
блядь, просто лучшего брата на свете,
думаю я.
я совсем не слышу скалли, я не хочу её слышать, не хочу, не хочу, не хочу. и е г о, кстати, тоже не хочу. только не сейчас, когда мне так хорошо, не сейчас, когда мне так спокойно. не сейчас, когда я признаюсь себе в том, что гринвуд -
это м о ё.
гринвуд течёт по моим венам, заставляет сердце заходиться приступами бешеной агонии в предвкушении чего-то. это что-то в каждом его уголке, в каждом доме, на каждой улице. мертвецы тащатся за мной по пятам, но не подходят близко. они продолжают тянуться ко мне, но не касаются. собираются толпами, толпами ёбаных трупов. это было бы даже забавно, если бы я этого не видел.
я делаю ещё один глоток.
гринвуд тянет ко мне руки. как никогда я чувствую, что он, сука, живой. самый живой из всех, кто здесь есть. он настоящий. он такой, каким вижу его я. или он. или она. или тот случайный прохожий. в нём нет этого лоска, он показывает все свои зияющие раны, гной сочится из них, а он только подталкивает тебя ближе, шепчет
смотри, смотри, смотри же.
илай говорил, что скарлетт может видеть то, что недоступно мне.
мне, если честно, абсолютно похуй.
илай говорил, что я слеп, что я бездумно следую за скарлетт, позволяю ей вести.
и, если честно, он абсолютно прав.
илай говорил, что мне надо бы расслабиться, отпустить, он говорил, что мы никогда не были единым целым.
мне, если честно, хотелось тогда ему врезать.
я делаю глоток, спирт щипет на языке, я шиплю в ответ, кладу руку на чью-то голову, треплю по оставшимся осыпающимся волосам грязным и засаленным.
какая ирония,
илай был тогда совершенно прав и не прав одновременно.
(но, по правде говоря, мне по-прежнему похуй)
я по-прежнему ничего не вижу,
но чувствую.
и мы всегда останемся целым,
пусть и не так, как я когда-то предполагал.
снег скрипит под ботинками, тает на лице. никогда не любил зиму, ненавидел её, потому что пробирало холодом, веяло смертью.
джина в бутылке остаётся всё меньше, домой возвращаться не хочется от слова "совсем". только не сейчас.
и я пробираюсь всё дальше, глубже, я сам рою себе могилу.
я, верите-нет, очень, сука, самостоятельный.
первый, кого я вижу - это кот. он сидит около двери, смотрит на меня внимательно, выйди на снег, и он полностью исчезнет. белое зарево. где-то я его видел, фокусирую взгляд,
- кексик!
на тебе какая-то дурацкая униформа, а ноги совсем голые.
у тебя такие худые и острые коленки, замечаю мимоходом.
ты подхватываешь его на руки,
- замёрзнешь ведь.
я улыбаюсь.
я помню тебя, девочка иша.
- какая ты сегодня,
спрашиваю я, снова прикладываясь к бутылке,
- какого цвета?
-------------------------------
марочка с цветным смайликом ложится на язык.
пальцами сжимаешь переносицу и ведешь головой от плеча к плечу, хрустя позвонками.
поднимаешься касаниями к уставшим глазным яблокам, промакивая костяшками через тонкое веко с россыпью красных капилляров.
очередной охуевоз начинается с приближением ночи: монстры восстают, а ты задыхаешься.
паника моргает чернотой, щеришься ей в ответ, отмахиваясь.
мол, дорогая, иди-ка ты на хуй.
потому что каждый день перетекает в ночь.
потому что каждая ночь рвет тебе грудь и ломает ребра.
потому что натягиваешь черную рубашку, брюки, пиджак.
потому что господи блядь сколько можно.
натягиваешь сладко-мразотную маску и обтекаешь оскалом, толкая дверь
и выходя в ненормальную реальность.
ты не спишь бесконечность: немецкое техно дырявит перепонки,
вынуждая кровь бежать в каком-то совершенно непонятном направлении.
твои рабочие дни сливаются в одно сплошное поле из софит, битов и голых тел.
ты заебался. и хочешь выходной.
но тебе просовывают фак в лицо.
морщишься, выплевываешь:
— джиз, ну хоть один.
— а работать кто будет?
— тогда бабла сверху накинь.
— сколько?
— много.
— лови.
на карточку падает очередной перевод.
тебе уже и тратить толком некуда.
но лишний нуль греет посеревшую душу.
и серая мораль опять заходит в чат.
