«Чье сердце полно молчания, совсем не таков, как тот, что сердце исполнено тишины»Пейзаж, нарисованный чаем. Милорад Павич.
Николас говорит нотами, клавишами.
Чего ты хочешь, Николас?
Чего ты хочешь?

Промозглыми днями, вечерами напролет в душной комнате под замком, разворачивая картами прибрежных волн свои познания мира, зацикленные на «входа нет», он считает до десяти, до пятидесяти, до ста в темноте. Считает баранов, ход нот на белой бумаге, количество оборотов «жизнь катится себе вперед» в литературе двадцатого века. Великая Чума. Психолог по пятницам. Психолог по вторникам. Милая дамочка лет тридцати пяти – она знает толк.

Детство, ранняя юность - аллитерация жизни. В шесть кусочки пазлов кляксами рассыпаны по полу, он ползает вокруг них в своей комнате с большим окном, тихо шелестят шторы, ветер, скользящий меж пальцев, сбивает, путает. Картинка не складывается. Отточие.

Если рискнуть всем и выбраться в это окно (спуститься по карнизу вниз, благо, у них свой дом, заполненный призраками прошлого, настоящего, будущего, до самого предела, что вот-вот сейчас треснет по швам, обвалится, пойдет под землю из-за ненадежности фундамента, и этаж всего второй), то можно бежать без оглядки ровно до высокого цельного от родительской заботы забора.

Мистер и миссис Андервуд всегда цельные.
Мистер и миссис Андервуд знамениты своим ретроградством.

Их солипсизм сбивает с толку юного Николаса, которого мать из напускной нежности зовет «Никки», и целует перед сном в лоб, при гостях – в щеки (он не любит, когда его так целуют, но так лучше можно показать всю искренность своих чувств). Конфитюрное «Никки» будет преследовать до семнадцати, пока он не оступится, чтобы понять, что родители ничего не прощают.

Но Николас еще не знает об этом, он складывает из кусочков разбитого витража свою жизнь под категоричные наставления отца и матери. Под увещевания «ты наше будущее», «наш дорогой не по годам умный мальчик». В плену с ранних лет, он отрезан от мира бесконечной бездной, в недрах которой скрываются неведомые чудища, преследующие его с одиннадцати в кошмарах, с десяти – прорываясь сквозь мутную пелену наружу, будто в желании что-то сказать. Любовь родителей к Нику похожа на Библию на полке у кровати, эта любовь – свод правил, которые нельзя нарушать. Но когда дело касается младшей сестры эта любовь преобразуется в стихийность природы и обретает совершенно прекрасное зрелище.

Консерватизм начинает душить Николаса, застегивающего пуговицы белоснежной хлопковой рубашки под самым подбородком, с тринадцати лет на одном из отчетных концертов – еще один диплом на стену, еще одна возможность похвастаться сыном – Ник как картина Малевича, на которую люди спешно съезжаются со всего мира, чтобы хоть одним глазом глянуть на черный квадрат, за которым может быть скрыто что угодно, но важно другое – он кривой с одной стороны, у него углы не в девяносто градусов и марево не плотное, волнами. И смысл суперматизма теряется за банальщиной – матушка целует Никки в щеку, отец треплет по волосам широкой ладонью: «молодец сын», завтра в пять еще одно занятие, послезавтра – репетитор по математике.

«Настоящее предательство заключается в том, чтобы принимать мир, каков он есть, побуждая дух оправдывать его»Устами Калибана. Жан Геенно.
«Миссис Кейт, нам необходимо переговорить» - миссис Кейт (психолог) с матерью скрываются за дверью.

МИССИС КЕЙТ: Да, конечно.
МИССИС АНДЕРВУД: Что с ним?
МИССИС КЕЙТ: Обычный переходный возраст. У него нервоз.
МИССИС АНДЕРВУД: Пройдет.
МИССИС КЕЙТ: Он говорит, что ему снятся кошмары.
МИССИС АНДЕРВУД: Ничего, пройдет.
МИССИС КЕЙТ: Он хотел покончить с собой.
МИССИС АНДЕРВУД: Глупости какие, пройдет.

Через дюжину и два года после рождения Николас говорит струнами и смычком грустно и пронзительно настолько, что мать утирает слезы, сидя в пятом ряду в самом центре зала, но донести до нее главного так и не получается. Сестра растет чудесным ребенком, Николас стремительно падает с братьев-близнецов, разрушенных в 2001 году, разбив окно, чтобы не сгореть заживо. Позже знаменитая итальянская журналистка Ориана Фаллачи в своей «Гордости и ярости» напишет: «И падали так медленно. Медленно взмахивая руками, медленно плывя по воздуху... Да, казалось, что они плывут по воздуху. И никогда не приземлятся. Никогда не достигнут земли».

Эпитафия к жизни мальчика Никки.

- «Увлечение рок-группой?! Ты представляешь, что ты мелешь?!» - Никки ни жив, ни мертв, отец в ярости.
- По ночам Николас дрочит при просмотре гей порно.
- Он курит в уборной школы и вечерами, играя в прятки с родителями, на заднем дворе, пока никто не видит.

Душевное опустошение становится апогеем.
Захлестывает.
Николас – кит, закрытый в прямоугольнике бассейна.

«Тогда восстали некоторые из фарисейской ереси уверовавшие и говорили, что должно обрезывать язычников и заповедовать соблюдать закон Моисеев»Новый завет. Деяния святых апостолов. Глава 15.

Николас взламывает эту дверь. Щепки летят по сторонам. Ломать приятно. Ломаться – не очень.

«Мама, папа, я-гей» - становится последней фразой, сказанной в отческом доме.

Ему хочется все и сразу, здесь и сейчас. Вычурнее одежда. К чертям собачьим учебу. На хуй «светлое» будущее. Он – скиталец, задерживающийся в своих поисках то здесь, то там, то у одного своего увлечения, то у другого - чаще они значительно старше, но Ник не принципиален. По первому требованию, по первому своему желанию собирает манатки и скрывается за горизонтом, чтобы не больше не бередить, потому что все прошло, все скрылось. Его жизнь – сплошное большое открытие. Его настоящее – Великое Путешествие от одной постели к другой без постоянного места жительства, от одного члена в другому, от одного бара к следующему. Он не перебирает слова подобно струнам гитары, не подбирает значений, чтобы не звучало фальшиво, ему не нужно притворяться искренним – он искренен как никто другой.

Теперь Николас говорит сигаретным дымом, вкладывая в каждый вдох мысль. Ник говорит цветами на столе. Взмахом руки. Безрассудной улыбкой. Внимательным взглядом. Что скрыто в твоей голове, Ник? Что будет, если ее вскрыть? Разве червями, гнилой плотью, распадом не вывалится все наружу?

Четыре года – мать ведет Ника в музыкальную школу. Мальчишка с коротко постриженными тонкими волосами хлопает послушно в ладоши, ловя такт – преподаватель улыбается и кивает удовлетворительно головой;

Семь лет – они переезжают в Лондон. Николаса ждет «светлое» будущее. Он подает надежды;

Двенадцать лет – «светлое» будущее начинает воплощаться в реальность – Николас уже будучи лауреатом национальных конкурсов по специальности «виолончель» попадает в RAM Junior на полную стипендию;

Тринадцать – он впервые у психолога, в окно светит сквозь жалюзи солнце, Ник ерошит смущенно волосы и рассказывает про кошмары; про мысли о суициде; про то, что он не видит смысла в жизни. Ему стыдно. Ему непривычно. Следующие три года его жизни проходят вот в этом, достаточно удобном, сером кресле; в комнате, где всегда в солнечные дни он ловит ладонями солнечные лучи, ложащиеся тонкими лентами на колени;

Пятнадцать – Ник начинает курить. Он перебирает «Нико», «Никки», «Никс» в толпе друзей, заливаясь непривычным смехом, который для него самого звучит так странно, что еще чуть-чуть и он сойдет с ума от опьяняющего чувства свободы, от чувства страха, заполняющего его жизнь. Мать чувствует, что-то неладное, но Николас продолжает приносить домой все новые и новые награды. Вместе с тем они с друзьями создают собственную рок-группу. Нику больше неинтересен бог классической музыки и сдержанные аплодисменты, отражающиеся от круглых залов филармоний. Ему хочется рева толпы, хаотичного мерцания софитов;

Семнадцать – за ужином в тишине звяканья столовых приборов звучит: «А знаете…». Ник оказывается на улице, забрав с собой ровным счетом достаточно для того, чтобы одну ночь продержаться где-нибудь на лавочке в парке - толстовку, пачку сигарет и бесценный багаж знаний, коим одарили его родители, а после поселится у некоего Майка, от которого съедет в ближайшие три месяца - не зашло. И так будет постоянно, то друзья, то очередной немного со съехавшей крышей бой-френд, от которого у Ника безусловно "будет кружиться голова и постоянно стоять", но это временно. Все это временно. Его лихорадочные поиски будут напоминать со стороны метание зверя, вырвавшегося из зоопарка на свободу;

Двадцать - осознание того, что "все можно" пришло быстро, прорвалось наружу подобно гнилому нарыву. В прошлом остались дипломы и кубки. Зачеркнул. Выбросил из головы. Забыл. Но сказать, что его не посещали мысли "может, зря" нельзя. Он иногда возвращается к дому родителей, следит за любопытно выглядывающими из-за забора светящимися в вечерней темноте окнами, пока дом не засыпает, и очень волнуется за отца, которому диагностировали четвертую стадию рака печени. В эти дни его сожаление, спрятанное доселе глубоко внутрь, настолько велико, что заставляет задыхаться. Но и это Ник держит в себе.

х Он как книга, которую невозможно дочитать. Как кроссворд у которого множество решений. Ник совершенно непредсказуем в своих действиях, иногда они граничат с безумием. Его несется по заледеневшей дороге со сломанными тормозами, которые он забыл проверить;

х Он слушает, на первый взгляд кажется, все подряд, но в приоритете джаз и все, что с ним связано, рок 70х, синти-поп 80х;

х Кажется, совершенно неразборчивым в еде, людях, одежде и в жизни в целом. Он зачастую действует стихийно, интуитивно;

х Хронически бросает курить. Держится пару дней, но после загулов с друзьями срывается и начинает по новой... бесконечно;