/nothing’s fair in love and war

енджун и не знает, пока это не случается с ним маленькой трагедией. такой глупой, очень подростковой: енджуну – дурацкие семнадцать, и оттого та спустя дни бессмысленных надумываний разрастается, кажется, до космических масштабов. перестает быть чем-то несущественным, что енджун мог бы обратить в еще одну шутку.
енджун и не знает, насколько может быть разрушительна искренняя злость, пока та не случается с ним однажды. он познает ее словно болезненную истину, день за днем, черпая из незаживающей душевной пробоины. незнакомая прежде ярость заполняет его до краев, словно мутная вода прохудившуюся лодку: не исчезает с растянутыми связками, с изнуряющими утренними пробежками – енджун отчаянно испытывает себя на физическую прочность, проверяет затопленные механизмы. переходит границы выдержки в желании избавиться от этой незнакомой грудной тесноты, думает, что справляется, но та лишь занозой входит глубже, отравляя вязким адреналином не только тело, но и разум гадкими мыслями.

енджун думает о том, что случилось той ночью. много.
помнит о каждой ее чертовой детали. так красочно и гнило.
девичьи губы. оставленные следы острыми ногтями на влажной спине – дикость-то какая. почти что взрослая. чужой взгляд мурашками по коже. енджуновы дрожащие, но все еще не лишенные осторожности пальцы на округлых бедрах. тихое вкрадчивое смотри на меня. так претенциозно. и вульгарно. как может только бомгю. на утро – еще и чертовски тошно. в прямом смысле, склонившись в какой-то подворотне по пути домой. вместе со злобой енджун той ночью познает первый удушливый стыд, смягченный алкоголем, и тепло женского тела, которое, иногда кажется, все еще горит на кончиках пальцев грязным напоминанием.
например, о растоптанной первой любви. или о предательстве. о гораздо более низменном – о сексуальном опыте, который оказался сущим адом для всех участвовавших в нем.
о разбитом сердце.
енджун об этом думает.

думает, что если бы взгляд мог убивать, то ему пришлось бы жить в вечной темноте под сомкнутыми веками, дабы не прослыть самым жестоким из убийц.
он смотрит на бомгю через весь школьный коридор. зачем-то. не смотреть не может, потому что от детским замшелых привычек следить за каждым из его движений не избавиться, не извести самой заслуженной злобой или сильным желанием сделать ответно плохо. енджун смотрит на бомгю через весь коридор, и если бы взгляд мог убивать, то от всего бы этого места не осталось и следа - так сильно енджун на него злится.

это игра, он иногда думает, пытаясь совладать со случившимся.
невозможно выигрывать вечно. тем более, у чхве бомгю, который был рожден победителем. выигрывал у него с тех самых пор, как между ними был заключен первый спор. слабо? енджуну всегда было не_. он по привычке оправдывает чужую жестокость. по правде говоря, если бы бомгю совершил нечто более страшное, чем енджуново без нужды разбитое сердце, тот ему все равно нашел бы оправдание. потому что он и есть та старая, закоренелая привычка. от таких избавиться почти невозможно, как если бы енджун когда-либо пытался.
впрочем, вся рациональность, что была вдали от бомгю выстроена на хрупком фундаменте енджуновой веры, рушится карточным домиком, стоит младшему попасть в его взгляд. злоба – бурлящая и едкая жижа – никуда не девается. она все еще внутри. енджун попадает под ее контроль опять.

смотри на меня.

и енджун смотрит.

в один день, вместо привычного взгляда карих глаз, он попадает в самого бомгю мячом на уроке физкультуры. прямо в лицо, со всей силой, что дает ему эта злость-гадина. попадает так метко, как если бы бомгю намеренно от удара не уворачивался - ждал его. в воздухе застывает удивленный (на самом деле, восхищенный) вздох одноклассников, рассыпается эхом по всему залу, делая скрытую прежде насмешливую интонацию заметнее. та застревает где-то под высоким потолком, продолжая унизительно вибрировать. они ведь бомгю ненавидят - енджуну ли не знать. он ведь на бомгю часто (читай – черт пойми зачем) смотрит, а за спиной у того - извечные косые взгляды, словно меткие пули. встань под их обстрел – погубят во мгновение.
бомгю заслуживает уважения, енджун с восхищением думает. держится стойко, словно не замечая.  енджуну бы тоже так хотелось: смотреть на него с презрением, как делают они, но в реальности - никак не получается.

ибо бомгю – та еще дурацкая привычка. такие называются вредными. енджуну бы хотелось ее искоренить, сделать вид, что ничего не произошло – простая, ей-богу, случайность, но выученная жалость вынуждает протянуть руку, помочь подняться. енджун попадает в бомгю снова. взглядом. попадает в его раскрасневшуюся от удара щеку, в наливающиеся две царапины на скуле, оставленные мячом. енджун попадает во влажную, еле заметную багряную линию на стыке между верхней и нижней губой.  находит взгляд. ему правда не хотелось его находить, а пришлось: бомгю ведь никогда не спрашивает – лезет за личные границы, уверенный в своей надобности.

енджуну бы хотелось, чтобы бомгю смотрел на него высокомерно. с затаенной злой улыбкой где-то в глубине черных расширенных зрачков – он ведь может, енджун точно знает. его за спиной зовут зазнавшимся уебком, и енджуну хочется, чтобы так и было.
хочется, чтобы он смотрел с этим раздражающим невысказанным «я же говорил» в поучительной манере, как умеет только он и от которого младшему чхве всегда становилось немножечко, но все же совестно. енджун бы хотел, чтобы бомгю был таким, каким его ненавидят и побаиваются одноклассники. таким, чей поверженный вид вызывает неподдельную искреннюю радость. или хотя бы смешок, скрытый за сжатым кулаком у рта.

у богмю для него есть лишь вина.
такая колючая и явная. губительная, как и последствия многих вредных привычек. бомгю смотрит так, будто ударь его енджун по второй щеке, он остался бы правым в своем желании. сделать больно, унизить перед теми, кто ему и в подметки не годится. лишь бы он смотрел на него. как раньше. не так, как смотрит через весь школьный коридор, снося стены и чужие головы к чертовой матери.  енджуну на секунду кажется, что красная линия с бомовских губ обещает ему еле слышные извинения. к черту они ему, думает и делает ход первым, предвосхищая события.
- я надеюсь, тебе очень и очень больно, - шепчет яростно. енджуну бы хотелось простить, прям здесь и сейчас, но ему семнадцать и в груди пробоина глубиной, кажется,  с марианскую впадину, и хочется сделать так же больно, как чувствуется. в конце концов, это всего лишь царапины да красный след на щеке – ничего с бомгю не станется, а енджуну сдается, что болеть он будет до конца своей дурацкой жизни.
и помнить тоже.

смотри на меня.
енджун перестает на четвертый месяц бессильной злобы и постоянного самоистязания. обрастает броней и мышцами, несерьезными травмами, одной - очень серьезной. енджун изобретает сотни оправданий и даже немного верит в них. находит в себе иммунитет к бомгю.

енджун на него не смотрит.
знает – не понятно откуда зачем какого черта – что у бомгю по физике крепкая а+, волосы выжжены до ломкой соломы – то ли светлый, то ли рыжеватый оттенок. ему идет. и то, что вина из него за все время их новой игры – на этот раз, в прятки - никуда не исчезла.
о нет.
та покрылась шерстью, отрастила клыки и скалит те на енджуна за каждым углом, преследует по длинным коридорам, кладет когтистые лапы на плечи. бомгю перестает быть привычкой. становится наваждением. эволюционирует.

то, что бомгю однажды, осмелев, приходит к его дому, где енджун делит квартиру со своей сестрой, младшего не удивляет совсем.  енджун на того не смотрит, но чувствует: в его взгляде – голод. богмю изголодался по тому, с каким восхищением может смотреть на него енджун.
никто ведь так не может.и дрянное самодовольное чувство жадно облизывает енджуново лицо жаром.
- ты и правда настырный, бом, - будто бы енджун об этом не знал лучше всех с давних времен. бомгю получает то, чего хочет. всегда. у младшего внутри лениво ворочается позабытый азарт, будит поутихшую за месяц ярость вместе с тем. – так уж и быть, раз ты приперся. сыграем в игру, хен? правила просты: ты сделаешь все, о чем бы я не попросил.
енджун делает к нему шаг. зло ухмыляется.
- ты ведь доверяешь мне? хен.