было странно.

судорожный вдох отзывался болезненным спазмом. омерзительный запах бензина, паленной резины смешивался с горьким отчего-то казавшимся слишком резким привкусом крови во рту. ремень безопасности врезался в грудную клетку. каждое движение приносило мучения. тошнота подступала к горлу и дым, валящий из-под смятого капота, заполнил салон. правая рука не слушалась…

было страшно.

электроника отказала. и в салоне, заполненном дымом, стало невозможно дышать. ручка дверцы не поддавалась. в какой-то момент в голове мелькнула ужасающая мысль, тут же потянувшая его за собой на дно: «а что, если это все?» липкая, отвратительно навязчивая мысль о скором конце. вдребезги разбивающая все ожидания. говорят, чем больше усилий ты прилагаешь, тем меньше сил у тебя остается. она смешалась с этим дымом, которым он давился, с алым маревом перед глазами. создание, загнанное в угол лихорадочно искало выход.
а по ту сторону стеной лил дождь.

ханни говорила, что самое страшное — это после случившегося пытаться вернуться к себе и к той жизни, что была тебе ведома до. среди стен, заляпанных разноцветными полосками интуитивной навигации, белых халатов и шепота. на то, как раствор в капельнице слабо отзывается рябью каждый раз, когда срываются капли, можно смотреть вечно, пытаясь отыскать где-то в глубине себя ответы на вопросы.  бэкхен отделался сломанной рукой, рассеченной бровью, отравлением и сотрясением — детские шалости судьбы. да и автомобиль на металлолом можно сдавать. ну и пусть.
к нему дважды приходили из полиции. дважды задавали одни и те же вопросы. а единственное, о чем он спросил: «все живы?» больше ни о чем не спрашивал. а когда пытался встать первые несколько дней пол уходил из-под ног. предательски.

когда-то давно бэкхен читал, что есть какой-то процент смертей из-за ремней безопасности. девушка выжила именно из-за того, что она не_была пристегнута. но она в тяжелом состоянии… и в коме. бесполезное чувство стыда и сожаления подступает к горлу. парень тоже жив. ему повезло немногим больше. через несколько дней пришел в себя. спросил, который год. говорят, удивился ответу. а у бэкхена все тоже самое чувство вины, подступающее тошнотой к горлу, от него кружится голова и мир разваливается на части.

что она бы сделала? что она бы сказала? как бы отнеслась?
когда из полиции пришли в третий раз, принесли новости. с него сняты все обвинения. такая глупая ирония. бэкхен смотрел как за окном мир распускается рассветами и увядает закатами. он бы хотел ответить за ошибку. даже если это не его ошибка. потому что для него она его собственная. потому что от нее у него кошмары по ночам, из которых он выскакивает перед самым столкновением, задыхаясь будто от долго бега. медсестра сказала, что ему нужен психолог. а он узнал в регистратуре сколько стоит лечение тех двоих и попросил ничего не рассказывать — он сам покроет все расходы.

ханни оставила после себя пустующий дом и завещание. лучше бы осталась сама. ханни копила всю жизнь. и дом просила продать, чтобы у него «никогда не возникало тяжелых мыслей. прошлое надо оставлять в прошлом, бэк. оставь его там». она бы его поняла?

вдалеке на изумрудный берег накатывают волны. ветер взлохмачивает волосы и теребит край мешковатой кофты, агрессивно сдирает молочный дым с кончика сигареты. солнце высоко на самой верхней точке небесного купола. самый разгар лета. бэк нервно курит, стряхивая пепел. днем звонили с работы, спрашивали, когда он вернется. а его обещали выписать только через несколько дней. потом долгая реабилитация — надо будет разрабатывать руку. все по-новой. с самого начала. будто обратно в детство.

у бэкхена тысячи вариаций «и з в и н и». миллиарды догорающих звездами сожалений на дне темной радужки, где плещется солнце и шелестят листвой деревья. он подобно старому кассетному плееру повторял эту ситуацию раз за разом, пока не зажевало пленку. он знает многое. знает, что его зовут хан сыну. и что ему двадцать четыре. и что в тот вечер именно он был за рулем. знает, что пустые извинения ничего не стоят. что сожаление, обращенное в слова, улетучивается тут же. и, может быть, становится легче после. он находит сыну через неделю в больничном дворе. садится на лавку рядом. и будто по-случайности (будто не задумывал этого ранее) протягивает тому банку с теплым кофе из автомата: «будешь? слышал, ты в страшную аварию попал». глупости. все эти не произнесенные «прости», все эти «я не хотел» остаются ему. одни сплошные глупости. и улыбается бэкхен до неловкости глупо. будто не знает, что сестра сыну сейчас борется за жизнь и что может быть она никогда не очнется. и будто не они потеряли нечто большее, чем груду искореженного металла. и слова застревают. давиться ими он будет позже. «как чувствуешь себя сейчас?»

было невыносимо.

он с трудом выбил стекло. и жадно глотал сырой воздух.
кровь на лице смешалась с дождевой водой.

иногда мне снится дорога. та самая, что у керуака. путешествие автостопом, новые знакомства, города сменяются городами. я просыпаюсь с мыслью, что потерял что-то важное. это не дает мне покоя весь следующий день. а через я выкидываю все из головы. пока сон не повторяется вновь. эти сны все яркие и солнечные, но я думаю, что было бы лучше, если бы мне ничего не снилось. психотерапевт смотрит на меня внимательно и говорит, что проблема в том, что я не могу выбрать свой путь. что все дело в том, что у меня есть ряд неразрешенных вопросов. и только в тот момент, когда я определюсь, сны прекратятся. а я даже не знаю, что меня беспокоит. вот смотрю на сону и понимаю, что у меня все прекрасно. я даже бываю безгранично счастлив. покажите мне человека, который не хотел бы быть счастливым? вы знаете таких? я — нет.

курю. те самые сигареты с ментолом, которые сону не переваривает. мне нравится. у меня дурной вкус так-то. на вещи, на еду, на людей в особенности. я вообще неразборчив. мать говорит, что все этим пользуются, я пожимаю плечами. сам как-нибудь разберусь. ей не нравится то, что я переехал год назад к сону. хотя ей вообще многое в моей жизни не нравится. но мы договорились с отцом, что я поступаю на юридический и оканчиваю его с отличием, а они делают все, что я попрошу. в пределах разумного, конечно. интересно, насколько я вообще могу быть разумным?

мне важно находиться рядом с сону и я переезжаю.

сону все еще в моей голове. даже сейчас, когда я курю у клуба. мысли о нем вырываются с дымом. я непристойно пьян после нескольких шотов водки. мне кажется, что это не единственное, что я выпил. я не помню. пытаюсь вспомнить. память отзывается провалами. вообще мне нельзя пить, но когда меня это останавливало? кидаю окурок под ноги и долго наблюдаю за тем, как он тлеет. меня кто-то зовет… я внезапно оказываюсь на танцполе. рядом со мной трется какой-то тип. он явно заинтересован. пытаюсь понять, когда и как я очутился в гей-клубе и какого черта вообще тут забыл, если мы были в караоке? последнее, что всплывает — я на улице разговариваю с сону. говорю ему, что приду утром. мне становится не по себе. а тип все еще трется рядом. он думает, что я тоже в нем заинтересован. присматриваюсь. он вроде ничего такой… мы целуемся в туалете. запах мерзкий. с дверцы на меня смотрит гомер. пытаюсь понять, какого хера его вообще тут нарисовали. хочу домой. тип целуется так будто я — бутылка от горлышка, а не живой человек. мне становится похуй. не похуй на гомера. еще на сону. я толкаю типа, дверцу. проваливаюсь.

я опять в дороге. вновь в колонках играет приятная музыка. атмосферно. спрашиваю, куда мы едем. водитель говорит, что на запад. думаю, это неплохо. на западе неплохо. внезапно понимаю, что оказался чертовски далеко от сеула. меня захлестывает паника. прошу остановиться. водитель не останавливается. говорит, что здесь нельзя. что придется проехать еще несколько миль. там будет заправка. — мне очень надо выйти, — говорю я. ведь сону остался там. водитель говорит, что скорость большая и я могу разбиться, если буду прыгать на полном ходу. я пожимаю плечами. — мне не страшно умереть еще раз, — говорю и дергаю ручку.

просыпаюсь от звонка. пытаюсь нащупать вслепую. он должен быть где-то рядом. нахожу его на тумбочке рядом. отвечаю. сажусь на кровати.
— сону? — хриплю спросонья. я все еще не протрезвел. прокашливаюсь, — ты чего не спишь? который час? —  смотрю на часы. четыре. у меня раскалывается голова. по ту сторону трубки сигналит автомобиль. мне становится не по себе, — ты где? сону, с тобой все в порядке?
знаю, что нет. знаю, что с ним все не в порядке. я оглядываюсь. номер дешевого отеля: шторы в цветочек, две видавшие виды тумбочки, телевизор под потолком и кровать. я уже даже не пытаюсь вспомнить как здесь оказался. рядом со мной лежит тип, с который мы лизались в уборной клуба. какого черта? я же ушел… или не ушел? кажется, нет… мысли лихорадочно ползают по голове. и от этого она начинает болеть еще сильнее. но куда больше меня беспокоит сону. он спрашивает где я. и я понимаю, что сам не знаю. смотрю на типа. он кажется даже не дышит. мне бы не хотелось, чтобы сону это все увидел. мне бы даже не хотелось, чтобы он узнал, что вообще было. стоит ли говорить, что я испытываю ужасающее чувство стыда?

— не хочешь меня видеть?
— что? — не то, чтобы я не расслышал. скорее я в недоумении. не успеваю ничего ответить, звонок прерывается. пытаюсь понять насколько нормально звучало бы для сону «я в каком-то сранном отеле. здесь несет плесенью. не удивлюсь тараканам. рядом со мной спит чувак, которого я вижу первый раз в жизни. надеюсь, что последний. и мы явно полночи не кроссворды разгадывали». паршиво звучит. перезваниваю. в ответ только длинные гудки. у меня кажется апокалипсис в голове и она вот-вот взорвется. сону. сигнал проезжающей машины. ночь. фонарь... я все еще ничего не забыл. я все еще помню как красиво в его глазах проплывали облака. мне хотелось умереть с ним. мне хотелось, чтобы перед смертью это было последнее, что я увидел. меня переполняло чувство восторга… вы все еще уверены, что вам хочется быть счастливыми?

натягиваю джинсы. натягиваю футболку. туфли. хватаю куртку и выхожу. коридор выглядит еще хуже. вспоминаю, что забыл в номере смарт-часы. возвращаюсь. тип на кровати пришел в сознание. зашевелился. спрашивает, куда я и не оставлю ли свой номер. я шлю его на хуй. мне страшно. хочу вызвать такси, но не знаю, куда вызывать. все это время звоню сону. бужу чувака на ресепшене, если этот стол вообще можно ресепшеном назвать. все еще возмущаюсь тем, что нельзя было хотя бы выбрать что-то более приличное, чем отель для встреч. сам оплачиваю номер и прошу вызвать такси. сону все еще не отвечает. думаю о самом страшном. опять курю пока жду автомобиль. тот приезжает через пять минут.

таксист многозначительно на меня смотрит, когда я прошу его скорее. говорит, что и так едем на максималке. говорю, что переживаю за дорогого человека. он отвечает будто у него в голове срабатывает генератор хуйни, что, мол, если я этому человеку дорог, то он меня дождется. и намекает на то, что я сам последний гандон. ну, конечно, думаю, конечно, ему лучше известно, что да как и почему. я пишу сону. очень прошу его хотя бы ответить. или позвонить. или написать что-нибудь. это может быть какой-нибудь эмодзи. хоть что-нибудь, чтобы я понимал, что с ним все в порядке. и продолжаю ненавидеть себя пока таксист продолжает раздавать мне в виде бонуса к поездке советы как жить и почему важно всегда оставаться жить в мире с совестью.

на автомате понижаю его рейтинг, чтобы заткнулся. это срабатывает. дальше мы едем молча.

мы познакомились с сону совсем еще детьми. наши родители дружат. после случившегося в средней школе они некоторое время не общались. все думали, что мы друг на друга плохо влияем. а потом наши психотерапевты сказали, что это все болезнь. и что я могу благоприятно влиять на сону, а сону — на меня. и что на самом деле мы все еще живы только благодаря друг другу. они много чего говорили. в итоге родители сдались. тогда мне казалось, что это подарок судьбы. и я был благодарен ему.

ввожу код от двери. захожу в квартиру. здесь тихо и холодно. — сону? — тишина. у меня дрожит голос. дрожат руки. прохожу в спальню даже не разувшись. слышу только свои шаги и как заходится сердце в груди. балкон открыт. окно тоже. перестаю дышать. я бы хотел проснуться. пялюсь минуты три. кажется пол прирос к ногам. или ноги к полу. в кармане срабатывает телефон входящим сообщением. «я в круглосуточном». сползаю на пол. спохватываюсь, отвечаю «не уходи никуда. я сейчас приду».

сону заваривает себе рамен. беру на кассе монинг кеа, сажусь рядом. и молчу. я злюсь. то ли на себя. то ли на него. не уверен, но кажется первое. вдруг понимаю, что от меня несет дешевым парфюмом. ну, знаете, у таких еще стойкий ужасный приторный запах. никогда такими не пользовался. мне все еще не хочется, чтобы сону знал, где я был и с кем.

стараюсь казаться спокойным, но монинг кеа трясется в руках, когда я его открываю. у меня зудит. я хочу устроить сону сцену. но я не в том положении. в моем положении вообще молчать надо. поэтому говорю почти отстраненно: — ты напугал меня. что случилось?

— между нами стена и эту стену построил я.
я повторяю это вновь и вновь. мысль эта озорной юлой крутится в голове изо дня в день. я наблюдаю за тем, как сону выходит из комнаты, мы встречаемся у метро, идем вместе за продуктами, я опускаюсь на корточки, чтобы погладить соседского пса. и эта мысль все время рядом. одна на двоих. между нами стена. если бы сону задумался, понял бы он ее сакральное значение? понял бы он как она защищает нас от нас самих? от непоправимых ошибок.

у сону красивые глаза и солнце стремительно бегает бликами по лицу, отражаясь от витрин и окон. мне кажется, что он светится. это так странно — когда светится человек, у которого в глазах сплошной океан тоски. я замечаю свое отражение в них и тут же отворачиваюсь.
— чего? — спрашивает сону, я утыкаюсь в телефон. чтобы найти отмазку лезу в плеер, может быть, кто-то выпустил новый альбом? и молчу. на самом деле я хотел сказать сону, что обманул его. я часто его обманываю последние два года. мне стыдно, но я понимаю, что однажды соврав, уже сложно остановиться. именно это я и чувствую — как меня душит мысль о том, что я не могу остановиться. мне восемнадцать, и я вру сону практически каждый день. сложно признавать себе, что изменился по отношению к лучшему другу. раньше мы ничего не скрывали друг от друга. раньше сону замечал все…

… если я захочу умереть, то пойду на кухню. там на полке, где лежат лекарства, позади остальных стоит баночка ксанакса. я снял с нее этикетку, чтобы она не привлекала внимание. ксанакс нужен мне на случай панической атаки. вот как сейчас. но если я всерьез захочу умереть, я не отрицаю этого. не важно то, что я боюсь смерти. всякое может случиться. так вот. я возьму с полки ксанакс, высыплю горсть на ладонь…. даже, если я останусь жив, то все изменится и мне будет уже все равно.

я сгребаю одеяло и тут же кутаюсь в него. меня бьет ознобом. я слышу, как сону ходит по квартире. и пытаюсь решить, куда лучше спрятаться: в свой шкаф (хотя это будет не очень удобно) или в ванной комнате? можно в прихожей. на крайний случай я позвоню матери. хотя всегда есть запасной выход — ксанакс. «я все испортил», «это была ошибка», «не надо было этого делать» все это сваливается в кашу со словами сону. никогда не думал, что это может быть так пугающе глупо. «это ничего не значило»… на меня давят стены. на меня давит потолок. вот-вот они сомкнутся и раздавят меня. я задыхаюсь. мне уже совсем нечем дышать. кто-нибудь помогите….

ты так мало знаешь, ким сону.

на самом деле я всегда думал о том, что могу стать тем, кто поможет сону. наверное, мне было бы неприятно, если бы этим «кто-то» оказался посторонний человек. он бы вклинился в нашу, в мою, в жизнь сону. со своими правилами, со своим мнением, со свои жизненным опытом, запахом, шутками, вкусом… ненавижу. сону сидит рядом, ф встречаюсь с ним взглядом и осекаюсь. мне хотелось бы, чтобы он думал, что моя любовь к нему искренняя и что в ней нет эгоизма. это романтично… ох, хенсо, какой ты идиот.
— будешь? — сону протягивает пачку с чипсами, я киваю. и жизнь, к которому мы все привыкли, продолжается. я продолжаю выстраивать стену. я продолжаю врать. я все еще пытаюсь казаться сильнее, чем есть. если сону узнает, если наступит такой момент, когда мы оба окажемся в депрессии, все вновь повторится. я все еще не чувствую почву под ногами…

мне страшно. страшно до дрожжи. этот страх повсюду: он смотрит на меня со шкафа, выглядывает из-за двери, ползет по спинке кровати. все ближе и ближе…
— сону… — я выхожу из комнаты. в квартире тихо. волочу за собой одеяло — я вцепился в него мертвой хваткой, — сону…
захожу в комнату к сону — его нет. его нет в ванной. нет на кухне. нигде нет. дома пусто. как будто здесь никого никогда и не было. что я буду делать, если сону уйдет? а если его не станет? куда он ушел? я сбивчиво дышу, воздух застревает в горле и я вынужден давиться им. возвращаюсь к себе и звоню сону — он не отвечает. равнодушный женский голос отзывается внутри смартфона: «… абонент занят или находится вне зоны действия сети. оставьте сообщение после сигнала или перезвоните позже». я сбрасываю.
— сону, кажется я схожу с ума… куда ты ушел?..

мне семнадцать. и телефон на столе звонит в пятый раз. я безразлично смотрю на него. у меня нет сил даже на то, чтобы проверить, кто звонит. до стола достаточно руку протянуть. экран загорается и вновь гаснет и так по кругу. так проходит день. и второй. на третий день в окно барабанит дождь и мать говорит, что приходил сону. она сказала ему, что у меня грипп и потому я не могу с ним встретиться. она сказала, что я плохо себя чувствую и у меня не падает температура. она рассказывает мне об этом, а я молча переворачиваюсь на другой бок. мне все равно. даже если сону умрет, мне сейчас будет все равно. я думаю об этом и ничего не чувствую. «это ужасно» — думаю я, а внутри глухая пустота. иногда, когда мне становится особенно плохо и невыносимо, я вновь начинаю думать о смерти. хорошо, что я даже не могу себя заставить встать с кровати. я почти ничего не ем. мой доктор приписал новые таблетки. они гораздо сильнее тех, что я пил раньше и из-за них я очень хочу спать, но они помогут мне дней через пять-семь вылезти из приступа депрессии…

сону смотрит на меня с подозрением.
— я не заразный, — его не это беспокоит, я знаю.
— долго ты болел в этот раз, — он сидит сразу за мной. перемена. я оборачиваюсь, чтобы поговорить. полгода прошло с тех пор, как он вернулся в школу. все уже привыкли и потому не обращают на нас никакого внимания.
— ну ты же знаешь, что я часто болею, — опускаю взгляд на его тетради и перевожу тему, — ты все сделал?
мне кажется, что сону вот-вот меня раскусит, но он только кивает. я облегченно выдыхаю.

я возвожу стену: «у меня все хорошо», «это гипомания», «я был очень болен», «я останусь в университете, мы готовим проект. буду утром», «я проснулся в отеле»…

руки не слушаются и дрожат так, что я расплескиваю воду по столу. пытаюсь достать ебанный ксанакс, который стоит у самой стены, но остальные упаковки, коробки и баночки падают на пол. наконец-то, справляюсь. выпиваю одну за другой шесть таблеток. это сильно дохера, но мне уже похуй.

— может нас собаку или кота завести? — я предлагаю это однажды, когда у сону особенно плохое настроение. мне кажется, его бы это порадовало. мне бы хотелось, чтобы сону поверил, что жизнь продолжается и что мне плевать на его болезнь. мы справимся. мне хочется, чтобы сону видел мою любовь к нему. она эфирно окружает все вокруг. мы гораздо сильнее… мы в полной заднице.

падать было не страшно и не больно. это наступило уже после…

я сижу на кровати и жду, пока ксанакс начнет действовать. на кухне все еще валяются на полу таблетки. я думаю, что их надо убрать, но в какой-то момент мне становится похрен даже, если сону увидит. в любом случае между нами стена. может быть он даже ничего не поймет. солнце светит в окно — оно всегда так красиво ныряло вглубь глаз сону. там его свет обретал значимость и ценность. я смотрю на солнце и даже не щурюсь. смотрю, пока не начинают болеть и слезиться глаза. я не слышу того, как возвращается сону. я улыбаюсь ему, когда он садится напротив. мне кажется, я вижу нас со стороны. мы прекрасны. у сону холодные руки — так приятно. у меня по щекам бегут слезы. все это похоже на сон. на прекрасный сон. жизнь удивительна. сону удивительный.
— сону, — я все еще улыбаюсь, — все хорошо… ты мне очень дорог. очень. всегда был. знаешь, я столько должен тебе рассказать. но сначала… мне надо позвонить психиатру, — у меня путаются мысли, — мне кажется… или нет… я не знал, что делать…
— что такое? — у сону тревога на лице. я хочу ее стереть и тянусь пальцами к его щекам, — хенсо… — он вновь перехватывает мои руки.
— тебе надо в университет… — смотрю на часы и не могу понять, который час, — будет плохо, если тебя отчислят… — я выдыхаю, опускаю свой взгляд на руки сону. в них мои руки. вспоминаю, — сону, я кажется выпил две… четыре… шесть? шесть… да, шесть таблеток ксанакса… позвони моему доктору, пожалуйста… а еще знаешь... тебе пойдет рыжий... и в музыкальном магазине тоже... не говори моей матери... а то она решит, что это ты виноват. ты не виноват... это все бар...

безмятежная, бескрайняя лазурь под ногами. нарастающая гнетущая тишина, взрывается криками летящих на юг журавлей. взмахом крыльев они срезают голубое безоблачное небесное полотно и оно тут же  рассыпается искрами. ничто под ногами отзывается рябью едва я делаю шаг вперед. второй. третий. срываюсь на бег… безмятежная лазурь под ногами. позади за спиной грохотом шелестит листва. стою на краю обрыва. сглатываю панику — ужас цепляется за кеды, за ткань джинс, вскарабкивается выше, выше к самому горлу. вокруг дрожит воздух. оглядываюсь… седжун смотрит на меня атлантическим океаном, которого до этого момента я никогда не видел в его глазах. хочу спросить, как он оказался здесь, но что-то внутри меня ломается. я отступаю. несколько камней под ногами срываются и падают в бездну и она тут же раскрывает красную огненную пасть, проглатывает и смыкается лазурью. тогда седжун толкает меня.

мимо проносятся журавли…

солнце лезет в глаза зайчиками. те дергают за ресницы, путаются в волосах, устраиваются удобнее на щеках. звонит будильник. какая-то раздражающая попсовая песня — субин пару раз слышал ее по радио и где-то в кофейнях, когда заходил за кофе, но краем уха. она тут же срывалась прочь, так и не зацепившись за внимание. в итоге он ее потерял, а теперь она всплыла вновь. настойчиво ворвалась и раскидала остатки сна. телефон затих. субин открыл глаза.

солнце пылью осело на волосах у седжуна. так непривычно и неправильно. захотелось его смахнуть будто ему там не место. будто это что-то инородное, искусственное. субин подумал: «солнцу здесь не рады» и телефон запел вновь. его непривычный звук тут же отпугнул всплывающие в голове один за другим поплавками вопросы. и растерянность сразу пошла ко дну. следом за ним пошло ко дну и понимание происходящего. седжун тоже открыл глаза, тихо просил «проснулся уже?» и притянул к себе. где-то на этом месте система дала сбой…

они завтракали. какие-то хлопья с молоком сидя в тесной кухне, заставленной старой мебелью. и субин считал количество ударов о металлическую раковину, срывающихся из протекающего крана капель. и все было чужим: седжун, сидящий напротив в домашней видавшей виды одежде; тарелки, купленные судя по всему на барахолке; шумящий холодильник, которому лет двадцать. субин несколько раз порывался спросить: «это что… игра какая-то?», но упорно молчал. они вообще мало разговаривают, когда находится наедине. если это игра, ему она не по вкусу. издевка в чистом виде. как далеко седжун готов зайти? а потом седжун пошел в душ и оставил субина с его вязкими, дикими мыслями и невыносимой тоской одного в душной кухне с распахнутыми настежь окнами.

тихо скрипнул стул, царапая ножками пол. в комнате по стенам все также задорно бегали солнечные зайчики. взгляд зацепился за фотографии на столе. за их совместные фотографии, залитые светом и улыбками. они никогда не фотографировались вместе. ни разу. ни одной фотографии, сделанной вместе. субин замер, слушая удары сердца в груди — те становились все громче и громче, сливаясь в гул. пока этот гул не прервал голос седжуна. и субин спросил:

— откуда они у тебя? откуда у тебя эти фотографии?!..

последний год мне снится один и тот же сон. сценарий заевшей пленкой повторяется вновь и вновь. постоянно эта бескрайняя лазурь, эти журавли, край обрыва и.. седжун. не мой седжун, которого я знаю целую вечность. не его теплый взгляд. не мягкое прикосновение рук. что-то совершенно постороннее. каждый раз, оказавшись среди пламени, я просыпаюсь в холодном поту. однажды я рассказываю про свой сон седжуну. мы сходимся на том, что это все глупости. я думаю: «возможно, это страх потерять его?» но что-то не так и это «что-то не так» не дает мне покоя…

ветер холодом ударяет в лицо. ночное небо отзывается переливом звезд, кочующих где-то в глубинах космоса. звонит телефон и я вздрагиваю от неожиданности. пустая парковка. и никого вокруг. достаю телефон из кармана брюк. на экране незнакомый номер. сбрасываю, потому что так делаю всегда. не задумываюсь. обычно звонят только банки и страховые службы. зябко. меня передергивает. не понимаю как очутился за сеулом — тот поднимается вдалеке столпом света. вновь звонок. вновь незнакомый номер. я опять сбрасываю. меня ослепляет светом фар, припарковывающегося рядом автомобиля…

год назад он покупает торт. самый обыкновенный торт в супермаркете по пути домой. оказывается вне зоны доступа. меняет пароль на двери в квартире. наливает вина. и в гостиной в свете лампы-лавы, отбрасывающей на стены цветные тени, загадав желание, задувает свечи.

… экран смартфона загорается в руке входящим сообщением «с днем рождения, субин».