моя квартира — белая коробка, пустая и холодная. я смотрю на голые стены, а родители ждут моего звонка, мы собирались ехать выбирать мебель или краску. или все вместе. в моей квартире пока только голые стены и часть моих вещей. это странно. зачем здесь мои вещи, если ничего больше нет?
наступает вечер, а я так и сижу. смотрю, как оповещения загораются на экране и погасают. телефон звонит долго и настойчиво. я представляю, как здесь все будет. как здесь будет все, но не будет меня.

— я только зашел, занес пару вещей. — мама не распознает ложь, но я слышу, как она облегченно вздыхает. кажется, успел ее напугать. — да, прости, тогда съездим завтра, а сейчас я просто закажу такси и приеду домой, хорошо?

мне восемнадцать, у меня свое жилье, одна неудачная попытка суицида и черная метка в медицинской книжке. я немножко психически нездоров, но с этим можно жить. лишь бы было желание.

ремонт затягивается. я не могу решить, какого цвета будут стены. они так и остаются голыми, ожидающими покраски. все остальное обрастает мебелью, вещами, техникой. и только стены пустые. маме это не нравится. каждый раз, когда она приходит, она просит меня определиться и сделать заказ в студии. я все обещаю заняться этим на выходных. теперь, когда я учусь в университете, ссылаться на занятость — проще простого.

я схожу с ума от скуки. утром в субботу я тащусь на встречу со старыми друзьями психами. я так и продолжаю ходить на групповые встречи. мне положено встречаться с ними раз в неделю и пить прописанные лекарства. раз-два в месяц видеться с психиатром. он, кажется, уже знает обо мне все. я же знаю только его имя и что у него не было проблем с выбором цвета. весь сеанс я говорю о своей проблеме в надежде, что он подскажет, что именно мне нужно, что мое скрытое я хочет видеть каждый день. он-то ведь знает, правда?
— почему это так трудно?
он улыбается, будто ему совсем не трудно сказать, почему это такое большое дело для меня. я смотрю на него и злюсь. угадываю, что у него в мыслях. да ты ведь псих, для тебя любой пустяк большая сложность.
я прошу закончить наш сеанс на пятнадцать минут раньше. говорю, что мне срочно нужно попасть в одном место. он соглашается отпустить меня только на пять минут раньше. я его ненавижу. но после нашего сеанса знаю, какими будут мои стены.

я рассказываю об этом хенсо. мы сидим в нашей комнате на кровати. он готовится к тесту по праву или чему-то еще, я ничем не занимаюсь. ничем особенным. смотрю, как он учится, листаю какую-то его книгу из учебной программы. хенсо, если честно, меня словно и не слушает. я ложусь на спину, смотрю на свет от лампы, которую хенсо поставил у кровати, чтобы спокойно заниматься. у стен в спальне цвет морской глубины. при дневном свете он вполне симпатичный синий, но вечером, словно оказываешься под водой.

когда заканчивают красить, я оглядываюсь в восторге. это именно то. маме явно не нравится, что я не выбрал что-то светлое, но квартира и ремонт полностью в моих руках, мы так договорились, и она спокойно принимает свое разочарование. я улыбаюсь.

///

мне снится сон, где я плыву на корабле. ищу какую-то точку, координату, но не могу разобраться с картой и штурвалом. на корабле нет штурмана, а я не могу понять, кто из команды за что отвечает. все они не разговаривают со мной, как бы долго я не пытался стать одним из них. и только однажды парень, который драит палубу, говорит мне, что на мне нет здешней формы. советует спуститься в каюту, одеться. каюта заперта, и никто не говорит мне, где ключ. этот сон мучает меня на протяжении многих ночей, он словно неразрешенная загадка. доктор говорит, что мне нужно поверить, будто ключ у меня в кармане, или что я и есть капитан. но будто он сам не знает, что сны работают иначе.

этой ночью мне снова снится этот сон. я просыпаюсь в четвертом часу и больше не могу заснуть. я встаю и иду до кровати хенсо. я не хочу его будить, но мне нужно, чтобы он сказал, что все в порядке. что это просто сон, а не новая отметка в истории моей болезни. я боюсь. я ненавижу это, но ничего не могу поделать.
сильнее этого, я боюсь, что хенсо посчитает меня психом, как другие. как родители. сестра. для них есть болезнь и только потом уже я.

я тормошу его за плечи, но он не просыпается, и я пугаюсь. зову его по имени и тормошу снова. а потом я останавливаюсь, выпускаю из рук одеяло. я вспоминаю, что хенсо сегодня не вернулся на ночь. его позвали отметить успешную сдачу какого-то важного теста друзья. его сокурсники. он звонил в половине первого, предупредил, что останется у кого-то из них. его кровать пустая и холодная.
со мной что-то не так, не знаю, что. в комнате нечем дышать, я открываю дверь на балкон и окно. мне лучше не курить, но я замечаю пачку на подоконнике. сигареты хенсо. я закуриваю и набираю его. может, он не спит. мне срочно нужно услышать его голос.
он не отвечает. я набираю еще раз и в четвертый раз слушаю гудки. у сигареты ментоловый привкус, как он может курить подобное? они мне не нравятся. тушу половину в пепельнице. забываю закрыть окно, в спешке одеваюсь. на улице прохладно. не могу застегнуть куртку, застревает замок.
черт, все словно трещит по швам. мне хочется вырвать этот замок с куртки, в конце концов я просто ее не застегиваю. закрываю квартиру и спускаюсь по лестнице. набираю хенсо еще раз. надеюсь, что он не поставил на беззвучный.
я толком не знаю, где он, но не теряю уверенность, что найду его.
мы с хенсо связаны.

я не заметил, когда курил, что на улице шел дождь.
я слышу его заспанный голос, ему требуется время, чтобы понять, кто с ним говорит. может, ответил, не посмотрев на экран.
— это я, — сигнал машины перебивает меня, и я повторяю. — это я. ты где?
какая-то машина проносится мимо. сигналит. сигналит снова. я оборачиваюсь и понимаю, что остановился посреди дороги. хенсо спрашивает, что такое. в голосе слышится беспокойство. сигнал его словно разбудил. я рад, перехожу улицу. останавливаюсь у двери круглосуточного магазинчика в нескольких кварталах от квартиры. кроссовки промокли насквозь. я только сейчас это замечаю.
— мне нужно тебя увидеть. хенсо, скажи адрес, я приду.
он молчит.
— ты сам-то где? почему не спишь?

сегодня мне снился шторм. на палубу обрушивались волны, мне нужно было попасть внутрь каюты. я дергал несчастную ручку, пытался сломать замок. матросы куда-то подевались. на корабле остался только я. я не мог добраться до штурвала, меня сносило ветром и накрывало волнами. приходилось хвататься за тросы, натянуты вдоль края, чтобы на свалиться за борт. мне впервые снился корабль в плохую погоду. хенсо впервые не вернулся ночью.

почему он тянет с ответом? почему не говорит, где он? когда я понимаю, что он не хочет, чтобы я приходил туда, где бы он ни был, меня это злит. по коже проходятся мурашки, то ли от холода, проникающего в распахнутую куртку, то ли от страха.
— не хочешь меня видеть?
я не думаю, что он слышит меня, потому что я и сам не уверен, что говорю это. я отключаю вызов, убираю телефон поглубже в карман и захожу в магазинчик. останавливаюсь у стеллажа. не помню какого.
я смотрю на цветные этикетки.
я не знаю, что именно так сильно злит меня: то, что хенсо проводит время с кем-то другим или что я не могу обойтись без него даже одну ночь.
телефон в кармане вибрирует входящим вызовом. вызов повторяется, но я так и стою у какого-то стеллажа. через какое-то время продавец спрашивает, может ли он мне чем-то помочь. я смотрю на этикетки, и понимаю, что стою у коробок с завтраком.
утро уже буквально через несколько часов.

я смотрю на цветные этикетки. с них мне улыбается слон. кажется, я видел его в старом американском мультике. история еще такая грустная была, но точно не помню. слон этот на пачке хлопьев. я долго стою, рассматривая упаковку. ко мне подходит продавец, кажется, я успел его напрячь. у парня усталый вид, последнее, чего бы ему хотелось — разбираться с клиентом.
—  вам помочь?
чтобы не действовать ему на нервы я хватаю эту дурацкую коробку со слоном.
—  нет, спасибо, все в порядке.
он смотрит на меня с сомнением, но возвращается к кассе, я наконец отхожу от полок с сухими завтраками. думаю, что неплохо было бы взять кофе в автомате и, может, перекусить. а еще я уверен, что хенсо голоден тоже. парень медлит на кассе. ему бы точно следовало поспать. он уже с минуту мается с пачкой рамена, что-то в очередной раз вбивает в кассовый аппарат. на часах около пяти. не могу вспомнить, есть ли у меня с утра пары. точно знаю, что хенсо завтра к 11. он-то успеет выспаться.
— спасибо. — забираю пакет и иду к маленькому столику у окна. хенсо набирает меня еще раз, долго не отключается, словно верит, что я отвечу. я смотрю на его имя на экране и только, когда случайно обращаю внимание на отражение в окне, понимаю, что заставляю его переживать. и это абсолютно беспочвенно. «я в круглосуточном у дома».
не могу избавиться от ощущения, что он соврал мне. только не могу понять о чем именно.

у хенсо дурацкая кепка, волосы торчат из-под нее взлохмаченным вихрем. но самое дурацкое — это наколенники. в самом деле кто учится кататься на велике с наколенниками? еще бы шлем надел. я закатываю глаза, говорю ему, что его предки слишком заморочистые. и что вообще-то слушаться родителей отстойно так-то. не круто. сам я стою перед ним с огромной царапиной на щеке и подбитым локтем, но это не суть. принимать падения и ушибы нужно храбро. хенсо в свою защиту говорит, что единственное, что тут глупо, так это разбиться на велосипеде. и зачем-то показывает мне мой же локоть, разворачивает руку, чтобы лучше было видно порез. черт, жутко больно, когда он поднимает так. я морщусь, а он довольно выпускает запястье. «я же говорю, это глупо». иногда он так страшно бесит.
— ну и валяй. катайся в чем хочешь, меня это не касается.
я злюсь, страшно злюсь. и не знаю на что именно. с силой разворачиваю вывернувшийся в другую сторону руль. страшно хочу уехать.
— до завтра. так же как обычно, окей?
хенсо кивает, но хмурится. он всегда делает так, что я выгляжу на его фоне засранцем. я запрыгиваю на велик и с силой кручу педали, стараясь выехать с его улицы так быстро, как возможно. нам по тринадцать, у нас летние каникулы, и мы торчим вместе целыми днями. наши родители в восторге, что у нас так много общего. мы что-то вроде лучших друзей. но я точно не знаю, у меня, кроме хенсо, вообще друзей нет. мы с родителями только переехали из кванджу. вообще-то мы раньше жили в сеуле, потом отца позвали возглавить офис в кванджу, и мы уехали. а сейчас его пригласили обратно, и мне приходится начинать все сначала. обустраиваться, знакомиться и вливаться в компанию. я рад, что был знаком с хенсо еще до нашего отъезда, потому что я терпеть не могу знакомиться с новыми людьми. короче, мне тринадцать, и у меня проблемы.
дурацкие такие проблемы. меня абсолютно все выводит из себя. >>>

к моменту, когда хенсо подходит к магазину, лапша разбухает. я убираю палочки на салфетку на столе и допиваю кофе. живот неприятно крутит, но я не собираюсь есть. если я съем хоть каплю, меня стошнит. 5:35. я знаю, что хенсо солгал о том, где он был. я знаю его с детства, конечно, я могу определить, когда он о чем-то не договаривает.
он спрашивает, что со мной. говорит, что я чертовски его напугал. а я думаю о том, как тогда летом после того, как попрощался с ним и уехал, не смог вовремя затормозить и вылетел через ограду. улица была холмистая, я гнал из-за всех сил и не успел остановиться перед поворотом. в итоге перелетел через изгородь, зацепил рукой острые выступы и рассек лоб. бог знает обо что. больше чем лоб и рука пострадали колени. синяки я скрывал под джинсами еще несколько недель после. хенсо ни о чем так и не узнал, а шрам на лбу красуется у меня до сих пор.

— сон приснился. — хенсо садится напротив. вид у него усталый, прямо, как у того продавца. — знаешь, из тех, после которых уже не спится.
хенсо вздыхает. наверняка думает, что я в очередной раз загоняюсь из-за ерунды и трачу свои и его силы на прихоть. может, он и прав. может, он вовсе так не думает. но вид у него виноватый, и он точно сожалеет не из-за моего сна.
— эй, кстати, как вы отметили? долго тусовались? где были? — я стараюсь звучать ненапряженно, покручиваю пустой стаканчик из-под кофе в руках и смотрю на него с ожиданием. хенсо отводит взгляд, медлит с ответом. я понимаю, что правду об этой ночи он мне скажет.
— знаешь, мне расхотелось есть. давай просто пойдем? — я встаю из-за столика. хенсо встает следом, и я поднимаю пакет со свободного стула. трудно. мне всегда не удавалось скрывать, когда я разочарован, огорчен или зол на что-то. я толкаю дверь наружу и выхожу на парковку. в лицо ударяет холодным ночным воздухом. от асфальта все еще веет дождем. кроссовки у меня так и не просохли. хенсо закуривает, и так и остается позади. я смотрю на вспыхнувший огонек от зажигалки и на то, как по его лицу скачут тени. он старается не смотреть на меня. я прячу руки в карманы куртки. так и не смог ее застегнуть. на улице чертовски холодно. хенсо. из нас двоих я всегда смотрел на него больше, чем он на меня.

— помнишь джихё? — вопрос застегает его врасплох. он выдыхает дым и приподнимает брови, словно уточняет всерьез ли я. я киваю. — ты ей нравился. в восьмом классе она спрашивала, встречаешься ли ты с кем-то.
дело в том, что джихё — школьная влюбленность хенсо. он мечтал о ней целый учебный год, все боялся подойти. а потом она начала встречаться с мальчишкой из другого класса, и хенсо забил. сдался или что-то вроде того. так вот джихё хенсо нравился тоже, но подойти к нему она тоже все не могла решиться. поэтому спросила у его лучшего друга. у меня.
— я сказал, что у тебя есть подружка из другой школы. вы типа давно вместе и любите друг друга. — я смотрю как тлеет его сигарета, вспоминаю ее ментоловый привкус. кажется, он до сих пор где-то на языке, деснах. не знаю, к чему это я веду. я просто знаю, что хенсо не договаривает. мне хочется сделать так, чтобы он разозлился и вывалил на меня всю правду. у него кто-то есть? он встречается с кем-то и не хочет, чтобы я знал. почему он не хочет, чтобы я знал?
— помнишь, когда мы застряли на все лето дома? нам было тринадцать. велики, игры, вечерние сеансы кино? м? — я шагаю к нему, отводя волосы в сторону. — видишь шрам? это я слетел с велика в тот вечер, когда высмеял твои наколенники. разбил колени, распорол руку и лоб. карма никогда меня не щадила.
— к чему ты это?
— к тому, что — я привожу волосы в порядок и забираю сигарету у него из рук. топчу кроссовком об асфальт. еще больше, чем ментоловый запах, мне не нравится, что от хенсо воняет чьим-то парфюмом. сильным таким, насыщенным. дешевым.
— что мы обещали друг другу правду.
господи, мы доверили друг другу жизни, а теперь ты не говоришь мне как провел ночь.
— я рассказал тебе свою, расскажешь в ответ?

/ на одной из групповых встреч нас просят поделиться самым теплым воспоминанием. мы сидим на этих неудобных стульях, поставленных по кругу, и начинаем по очереди, я оказываюсь где-то по середине. сразу за девчонкой, которая резалась в ванной в один из дней, когда родители были на работе. она не предвидела, что ее мама вернется в обеденный перерыв загрузить белье в стирку. кто бы мог подумать, что кто-то захочет потратить перерыв на уборку? и вот она истекает кровью, в наушниках специально подобранные треки, она кусает губы, уже начинает дрожать от холода. ей страшно и хорошо одновременно, записка болтается где-то рядом, она прокручивает предсмертные слова, накладывая их на звучащую музыку. у нее конец, прощание, а у мамы на уме дурацкая стирка. вот она подходит к двери в ванную, а та не заперта (зачем, если дома ты одна, правда?), открывает и видит то, что и в страшном сне бы не смогла представить. в общем, у обоих полетели планы, ни стирки, ни самоубийства в тот день не вышло. девчонка передо мной очень живая, яркая. у нее даже волосы такие, дико рыжие. она делится своей историей сбивчиво, но очень живо. ее самое теплое про каникулы в японии. она быстро заканчивает и передает эстафету мне.

я цепляюсь за рукава черной водолазки, мне неуютно делиться чем-то в группе, совершенно не хочется рассказывать о дорогих моментах, но врач настаивает, говорит о том, что важно фокусироваться на положительном. почему-то у них, у врачей, принято думать, что у каждого в жизни было что-то, что вспомнить приятно. я вот пытаюсь и не могу. и думаю, думаю вместо того, чтобы вспомнить времена, где все солнечно и хорошо, я думаю о том, как отец спорит с матерью, как неприятно срывается его голос. они вечно ругаются из-за его бизнеса. думаю о дедушке, который уже полгода не покидает стен больницы. о всех тех проводах, к которым он подключен. думаю о летнем доме на чеджу, который родители выставили на продажу, чтобы покрыть расходы отцовского бизнеса. думаю о сестре, которая бросила танцы и пение, чтобы посвятить себя нелюбимой учебе. думаю о школьных рейтингах успеваемости и тестах. думаю об однокласснике, который так старался хорошо сдать экзамены, что слег с переутомлением прямо перед решающим тестом. думаю о шраме на запястье сидящей по правую сторону от меня девчонки. той, у которой рыжие-рыжие волосы и очень улыбчивое лицо. из всех нас она охотнее делится мыслями и по обычаю завершает рассказ тем, что благодарит врачей и мать за то, что подарили ей возможность жить. это понятно, что она первая в списке на поправку. месяц, и круг сузится на один стул.

девчонка эта улыбается, говорит, что рада была поделиться, а я перехватываю ее взгляд, и она заговорщически подмигивает. по губам читаю: «скоро». скоро, кажется, эта улыбчивая, живая девчонка попробует еще раз из жизни уйти, но это секрет, который она доверяет мне, как своей родственной душе. ее «скоро» созвучно с моим «жаль». возможно, я останусь на дольше, но она не против. говорит, что понимает, раз мне это нужно. почему-то говорит, что раз я не один, то и времени на решения нужно больше. она милая. однажды передает небольшой подарок для того самого кевина. я использую это имя, чтобы не называть настоящее имя хенсо в групповых разговорах. мне кажется, назови бы я имя хенсо хоть раз, описывая те события, я бы предал его, а этого я не хочу. подарок кстати я отдаю хенсо сразу же, как выписываюсь из больницы (выписываюсь? скорее меня переводят под домашний арест с теми же встречами, врачами и лекарствами).

воспоминания, за которые мне хочется держаться. воспоминания, которые я вижу, закрывая глаза. воспоминания, в которых не страшно остаться.
в них много, много хенсо.

на одной из первых встреч мы разговаривали с ней в коридоре. здесь не принято общаться вне общего круга, но мы подошли пораньше и больше нечем было заняться. она рассказывала про свою семью, про своего парня, про то, как ей трудно в школе. рассказывала про весенние каникулы в японии и любимые фильмы. рассказывала, что тогда в японии по-настоящему влюбилась. впервые. она смотрела прямо-прямо и говорила о своей жизни так, словно о чем-то давно решенном, как о законченной истории, которую дочитала до конца и не против поделиться. мне было странно от этой манеры, не по себе.

меня просят поделиться самым теплым воспоминанием, а я думаю только о нашем с хенсо тайном месте. о той школьной крыше.

// резать по вертикали надежнее. с этими словами она когда-то очень хитро улыбнулась мне.
подняться как можно выше. думаю, нам стоило выбрать высотку в квартале от родительской квартиры, было бы надежнее. я говорю это в пустоту улицы, ее лицо стоит перед глазами. я не знаю, существует ли загробная жизнь, но надеюсь, что может быть она все-таки меня слышит. хенсо идет в одном шаге от меня, он выглядит сосредоточенным и будто на нервах. интересно о чем он думает? у него на запястье тонкий браслет — простой, кожаный. переплетение кожаных ремешков. это подарок от нее. каждый раз, когда я смотрю на него, я вспоминаю ее ярко рыжие волосы.
— мне пойдет рыжий? —  я пинаю камешек носком кроссовка и смотрю на хенсо. — думаю, мне пойдет. завтра покрашусь.

/// он медлит, остается у двери. за его спиной длинная лестница. я оглядываю крышу, проверяя, чтобы никого не было. не знаю зачем, ведь дверь все равно была закрыта. когда оборачиваюсь, понимаю, что хенсо не нравится сама идея. может, ему не хочется нарушать правила, не хочется неприятностей. глупости.
я возвращаюсь за ним и завожу за руку. я чувствую себя счастливым, такое редко бывает. развожу руки в стороны, дурацкая улыбка все не сходит с губ.
— здесь можно дышать, видишь? наконец-то можно дышать.
на скамейке пачка сигарет и оставленная мной спортивная куртка. хенсо обходит крышу, кажется, распробует, приходится ли ему на вкус. а потом он подходит к краю и останавливается. долго смотрит на зеленые деревья, на корт и спортивную площадку, на крыши соседних зданий и вывеску кофейни, которая в нескольких домах от школы. он очень красивый. тогда, на этой крыше, я впервые заметил, насколько хенсо красивый.
небо ему шло.
мне не хватало свободы.
все, чего мне хотелось, — держать его за руку. крепко-крепко.

//// я вспоминаю это ощущение и делюсь с группой. я не успеваю закончить, как натыкаюсь на строгий взгляд координатора. ему не нравится, что я говорю именно об этом. но не ему же решать, какое из воспоминаний самое теплое для меня?
— ладони у хенсо теплые, немного сухие. он носит кольцо на мизинце, у меня за него постоянно цепляется рукав. если бы не я, хенсо никогда бы не пошел на такое.
чувствовать вину — нормально, говорит координатор. у него все тоже выражение лица, я хмурюсь и натягиваю рукава на пальцы. вообще-то я не чувствую вину, что подарил хенсо возможность выбраться, я сожалею, что дал ему надежду, а она не оправдалась. может быть, я чувствую вину только за то, что не говорю хенсо всю правду. я до сих пор ее не говорю.

///// хенсо не смотрит на меня. у меня от этого расцветает поганое чувство в груди, знаете, оно похоже на тошноту. зажигалка щелкает пару раз, и в воздух врывается этот ментоловый запах, который я ненавижу. хенсо чуть отворачивается, чтобы дым не шел в мою сторону, и оглядывает пустую улицу, а потом упирается взглядом в собственные ботинки. а я смотрю на него в упор. хенсо все такой же красивый. но как бы близко мы не были, между нами расстояние, которое не преодолеть. выстроенная за годы знакомства стена. у нее такое светлое название, но мне почему-то тошно.
д р у ж б а

— правду за правду, — говорю я. но он в очередной раз не договаривает, что-то ускользает, и я не могу понять, что именно. мне не нравится ощущение, что что-то между нами  меняется, словно мы отдаляемся. но я чувствую усталость хенсо как собственную, и решаю, что не стоит приставать с расспросами. почему-то мне думается, что эта ночь одна из самых тоскливых на свете.
я прошу его пойти.
— пойдем?
он докуривает свои ментоловые сигареты. у меня в руках дурацкая пачка хлопьев, я ищу ключи в карманах куртки. теряю остатки уверенности в том, что знаю хенсо также, как прежде. когда достаю ключи, ощущаю неприятный холод этой мысли. хенсо втаптывает окурок в мокрый асфальт. он идет впереди, а я следом, не могу отвести взгляд от его спины. все еще слышу запах чужого парфюма.

а потом я проснулся в отеле — стучит по вискам. в отелях просыпаются не в одиночку, правда?

хенсо скрывается за дверью в ванную. я несколько минут так и стою в коридоре, вслушиваясь в постукивание воды. на меня давит синева стен, она возвращает обратно в шторм, который пытался потопить корабль из моего сна. куда делся капитан, когда он был так нужен? что скрывается в каюте и куда мы держим курс? кого-то из матросов выбросило за борт. накрыло волной. если бы я не проснулся, это случилось бы со мной. может, тогда бы я не проснулся. стены стоит перекрасить в желтый или, может, небесно голубой? звук воды из ванной успокаивает. я рад, что хенсо дома.
из открытого на балконе окна дует. я выхожу, чтобы закрыть его, но остаюсь наблюдать за улицей. эта ночь не только одна из самых тоскливых, но и бесконечно длинная. что-то привлекает мое внимание, какой-то шум внизу. я вслушиваюсь и понимаю, что эта кошка. кажется, котенок на этаже-двух ниже. может, нам тоже завести кошку? я складываю руки на подоконник, опускаю голову. начинает светать, совсем скоро новый день, учеба, повседневные дела и все эти мелочи жизни.
резать лучше по вертикали.
прыгать надо с места повыше.
меняют ли таблетки восприятие жизни или только заглушают неправильный ход мыслей? если бы я перестал принимать лекарства, как скоро бы покончил с собой? насколько правдивы мои чувства и эмоции?
могу я чувствовать больше?
любить сильнее?
хотеть чего-то так сильно, чтобы этого добиваться?
испытывать радость? такую, чтобы оглушало?
это хенсо ищет в клубах? дурманяющую выпивку, наркотики и секс на одну ночь?
хочет ли он хоть немного коснуться меня? почувствовать меня?
я не замечаю, как он выходит из ванной, но вот он вырастает нечетким силуэтом в комнате и смотрит так, словно читает мои мысли. если бы он догадался, понял бы меня, — чтобы тогда стало?

окно запотевает от горячего воздуха, который он приносит с собой. от него пахнет цитрусовым гелем для душа, и мне это нравится. хотя бы не чужим парфюмом.
— я все-таки и правда перекрашусь завтра. и думаю согласиться на подработку в том музыкальном магазине. помнишь, я рассказывал, что у хёна уволился паренек-продавец, и он ищет кого-то взамен.
врач был бы страшно доволен моим успехам. ему бы понравилось, что я что-то планирую. страшно бы понравилось.
— еще я думаю, что стоит перекрасить стены в коридоре и спальне. хочешь на днях съездить со мной за краской?
и это бы тоже страшно понравилось моему врачу.

еще я думаю прекратить принимать лекарства и что это придаст мне смелости.
как придало смелости шагнуть в пропасть.
придаст смелости однажды тебя поцеловать.

я не хочу жить — я признаюсь себе в этом в шестнадцать. для меня это почему-то трудно, но с собой нужно быть честным, правда? поэтому я сижу на кровати, так и не собравшись к завтраку, в одной широкой футболке, и думаю о том, что больше не хочу существовать. быть. лето, жарко и невыносимо душно, сколько бы не работал вентилятор. я смотрю на постер с тони старком, на фигурки марвеловских героев, на скейт у шкафа, на коробки с настольными играми и на стопки комиксов.  если меня не станет, их не трудно будет отдать кому-нибудь другому. смотрю на крутящийся вентилятор. потому что я самый обычный подросток на свете. если честно, настоящий пример посредственности. эта мысль меня не трогает. меня вообще мало что трогает тем летом. мама зовет еще раз, по голосу слышно, что ей начинает надоедать, но я отвечаю, что сейчас спущусь, и она успокаивается. ей кажется, что я хандрю из-за того, что болею. но я не хандрю, у меня прогрессирует депрессия, но ни я, ни она об этом не знаем. что-то во мне ломается.

тони старк не самый мой любимый герой вселенной марвел, но этот постер коллекционный, и он круто смотрится в комнате, поэтому я его оставляю. тем утром мне кажется, что тони меня упрекает. не знаю в чем. возможно, что я собираюсь спуститься вниз, выпить таблеток, позавтракать и вернуться в кровать. играть в игры весь день. я жалок, и тони наблюдает за этим сутками напролет, его можно понять. мне тоже не нравится торчать дома и ничего не делать, но никуда больше я пойти не могу. по крайней мере еще неделю, пока доктор не отменит постельный режим. все дело в температуре и в том, что это грипп, а не обычная простуда. а где-то во мне, помимо вируса, происходит сбой в голове. оказывается, для этого не нужны причины и предшествующие плохие события. это просто случается

даже когда ничего не происходит.
ничего.

хенсо делает так же, как они, — смотрит на меня, как на взрывное устройство. гадает — взорвется не взорвется. может, это из-за моих родителей. не успел он разуться, как мама отвела его на кухню (выпить чаю) поговорить. у нее теперь для всех, с кем я еще общаюсь, инструкция, как со мной обращаться. настоящий свод правил: о чем можно говорить, о чем нельзя, чем можно заниматься, чем строго запрещено. я зависаю в коридоре, накручивая шнурки толстовки на пальцы. затягиваю капюшон. меня клонит в сон. мне ужасно (теперь каждый день) скучно. я ничем не занимаюсь, и теперь не только тони смотрит с осуждением, но и весь мир. даже фотография нашей кошки.

в последнее время единственное, что мне нравится, — навещать дедушку в больнице. странно, но от больничных стен меня все еще не воротит. мы с дедушкой много о чем говорим. может, потому что он умирает, но ему можно не следовать маминым инструкция о том, как иметь со мной дело. (слава богу она не сидит с нами в палате, потому что) мы говорим о смерти. говорить об этом интересно и странно, потому что он знает, что скоро умрет, но этого не боится. в одну из таких встреч он показывает фотографию своей опухоли. «она — часть меня, и она меня убивает. она огромная, и с ней ничего нельзя сделать, она победила. а тут», он дотрагивается до своего высокого морщинистого лба, «тут у тебя своя. и хоть у нее другое имя, она делает тоже самое. не дай ей себя победить. сыну, обещай, что будешь сражаться, пока не станешь таким же старым, как я. пронеси ее через всю свою жизнь, пускай она смотрит, как ты растешь, стареешь. как любишь, как смеешься и плачешь, познакомь ее со своими детьми и внуками, а потом, когда даже все эти трубки и аппараты станут бессильны, тогда отдай ей обещанное». у дедушки серьезный-серьезный взгляд. он обхватывает мою руку совсем несильно и наклоняется ко мне. на экране растут цифры. я расстроил его.
«обещай мне это, сону».
я не могу этого пообещать.

мы смотрим какой-то посредственный фильм, где подростки со способностями борются с плохими людьми. маме показалось, что фильм может мне понравиться (марвел ведь я смотрю) и что он достаточно легкий, чтобы не нагружать меня. сейчас это последнее, что мне нужно. вчера умер мой дедушка, и я не могу взять себя в руки. то есть сильнее, чем обычно. и хоть я ужасная компания для хенсо, я правда рад его видеть. мы сидим в гостиной, я забираюсь на диван с ногами и изредка беру немного попкорна. правда потом я возвращаю его обратно в миску и надеюсь, что хенсо это не выводит из себя. но попкорн он тоже не ест.
все это страшно глупо, потому что фильм хенсо не нравится также, как мне. в какой-то момент он ставит его на паузу и начинает рассказывать про школу. я поворачиваюсь к нему, кладу голову на спинку дивана и слушаю. это интереснее, чем дурацкий фильм. интереснее, чем все, что происходило со мной за последний месяц. у хенсо все в порядке. я замечаю по взгляду. по тому, как он говорит о друзьях. с теплотой.
у него все в порядке.
и для этого ему не нужен я.

не знаю, что в тот момент провоцирует вспышку, но в последнее время со мной такое бывает. скорее всего из-за таблеток, но, может, и из-за замедленной бомбы в моем мозгу. я резко обрываю хенсо, встаю с дивана и прошу его уйти. говорю, что устал и хочу спать. он не спорит, но не понимает, почему я такой.. раздраженный? сердитый?
я не хочу спать, я просто не хочу его видеть.
не хочу, чтобы он рассказывал о том, чего у меня нет.
не хочу быть собой.
я закрываю дверь и соглашаюсь с тони — я жалок. если честно, за все время своей болезни я еще ни разу не плакал. даже когда узнал о дедушке. но тогда, после просмотра фильма с хенсо, я стоял посередине комнаты, смотрел на плакат с тони старком и рукавом толстовки вытирал слезы с лица. я думал, что самое худшее, что случилось в жизни хенсо, — встреча со мной.
хотел бы я, чтобы меня не было.

...

кровать хенсо мягче моей. его комната чуть меньше, но это не имеет значения, потому что стены в ней белые и кажется, что пространства намного больше. от хенсо все еще пахнет цитрусовым гелем для душа, он ждет, чтобы волосы чуть просохли, поэтому пока не ложится, а сидит рядом со мной на кровати. я смотрю в потолок. хенсо просит рассказать о сне. мне нравится говорить с ним. действительно нравится. не знаю в какой именно момент, но он перестал смотреть на меня с опаской. может, именно поэтому я доверяю ему.
— помнишь тот корабль, который мне иногда снится? сегодня мы плыли ночью, и был шторм, настоящий, сильный шторм. я был на палубе и не мог спуститься в трюм к другим матросам. со всех сторон на корабль обрушивались волны, и его метало из стороны в сторону, будто он ничего не весит. было страшно, по-настоящему. ты же знаешь, как я не люблю все это? воду.. глубину.
хенсо касается моего лба очень мягко, убирает прядь с лица и возвращает руку на колени.
— да, ведь ты не умеешь плавать. — тем самым он говорит, что знает.
вода — это не про меня. про меня небо, облака и весенний ветер. воду я не люблю.
— несколько матросов выбрались мне помочь, но пока возились с канатами, их самих смыло волной. — я вздыхаю, переворачиваясь на бок. — это все ерунда, если честно. просто мне снятся ужасно реалистичные сны. мог бы — обошелся бы вообще без них.
хенсо проверяет, достаточно ли подсохли волосы, и ложится ко мне. мы оказываемся лицом к лицу, даже чувствую его дыхание. оно ровное и глубокое.
— прости.
он не понимает, за что я извиняюсь и хмурится.
— что такое?
я закрываю глаза и долго не отвечаю.
— ты знаешь, что у моего дедушки была опухоль?
мы не говорили с ним об этом даже в те дни, когда вся наша семья пребывала в трауре. такие вещи очень личные, но я хочу объяснить хенсо то, что со мной происходит, а это лучшего всего сделать именно так. когда я думаю о своей болезни, я всегда представляю опухоль в голове.
— он первый, точнее, в общем, — я сбиваюсь и говорю очень скомкано. хенсо вряд ли поймет, что я хочу ему сказать, но это к лучшему. — он назвал мою депрессию моей личной опухолью головного мозга. в этом что-то есть, правда? она убивает меня также незаметно. — я вижу, как хенсо мрачнеет, но продолжаю. — правда она старается мне что-то сказать.
этот корабль что-то значит, ведь так? может ли хенсо найти ответ на мою головоломку? или хотя бы знать подсказку? я столько раз пытался говорить об этом с психотерапевтом, но все утыкалось в попробуй направить корабль в нужное направление, а это настолько разит дешевым пафосом — будь капитаном своего корабля, — что я бросил все разговоры с ним об этом. теперь мы говорим о семье, университете, стенах в квартире. часы тянутся невыносимо долго.
— мне никогда не нравились фильмы про джека воробья, — я подтягиваюсь чуть повыше и позволяю себе смелость. безрассудство. безумие раз мы говорим о безумии. я прячу лицо в изгибе его шеи. между шеей и плечом. мне нравится как пахнет цитрус. и я не говорил ему, но он нравится мне тоже.

нравится мне тоже.
я признаюсь себе в этом, как однажды летом признался в том, что не хочу жить. это правда, которую наконец перед собой озвучиваешь. а то, о чем ты давно догадывался, удивления не вызывает. эта мысль меня не пугает. мне нравится хенсо.
пускай будет так.
не впервые, но я ловлю себя еще кое на чем в восемнадцать. хенсо сексуальный. такие, как он, обычно становятся айдолами или идут в кино. играют в сериалах. улыбаются с ютуба и инстаграма. сверкают. заставляют смотреть на себя. мы с ним стоим посередине корта для волейбола, вымотанные получасовой игрой. мы теперь в одном классе, и это единственное, что скрашивает факт того, что я пропустил целый год обучения. футболка облепляет тело хенсо, и я перевожу взгляд с его груди к белоснежным кроссовкам.
— у тебя шнурки развязались.
пока он наклоняется их завязать, я падаю на искусственную траву волейбольного корта и стараюсь подружиться с самим собой. мне нравится хенсо, — говорю себе я. есть ли в этом что-то постыдное? упрекнул бы меня в этом тони старк?

иногда мои мысли застревают на одном месте и не могут выбраться. я оказываюсь в ловушке собственных идей. так я за несколько дней просматриваю все сезоны доктора кто или разучиваю танец недавнего хита, а однажды я так загорелся поехать на каникулах в японию, что решил выучить японский за несколько месяцев. со мной такое постоянно, и я не могу уследить, когда это начинается, поэтому остается наблюдать за последствиями. думаю, именно это происходило со мной тогда, в старших классах. я застрял и потянул за собой хенсо.

я своя собственная ловушка.
— это звучит как-то нездорово, правда?
впервые за все время наших сеансов доктор улыбается от моих слов, и у него удивительно спокойная, теплая улыбка.
— напротив, это очень точная характеристика.
он не договаривает, но я знаю, что он собирался сказать: «недуга». моей болезни. все ведь кроется в моем сознании. я договариваю за него, и улыбку с его лица стирает.
— мы ищем выход. — он откладывает блокнот и пристально смотрит на меня. я вижу, что он переживает из-за моего настроя, но подыгрывать не собираюсь. это его «мы» мне не нравится. я мечтаю выбраться из его кабинета, но это мне не под силу также, как найти выход из собственной головы. я в ловушке и, чтобы не смотреть на его обеспокоенное лицо, я смотрю ему за спину. там, на стене, висит репродукция кораблекрушения тёрнера. не думаю, что тёрнер лучший выбор в приемную, где имеешь дело с нездоровыми людьми, но это определенно лучше картины из коридора. там висит страшный суд босха. я стараюсь не смотреть в сторону картины каждый раз, когда прохожу мимо. «кораблекрушение» не вселяет ни оптимизма, ни силы духа. людям на том тонущем корабле явно не поможет болтовня по-душам с доктором кимом. он не особо-то щедр на эмоции. я хочу расспросить его о картине, но он замечает куда обращено мое внимание и опережает с вопросами. мне эта картина ни о чем не говорит, разве что то, что все на картине, — обречены. судно прибьет к ближайшим скалам, останутся щепки. мне кажется, там у тёрнера целая серия на эту тему. в конце концов, говорить о картинах мне нравится больше, чем о себе, и я вспоминаю плот медузы жерико. говорю, что там тоже мало надежды на спасение.
— я так и не научился плавать, — признаюсь я, смотря на картину. — окажись я на тонущем корабле, у меня не было бы шансов, правда?
доктор ким смотрит на меня из-под очков. мы топчемся на месте, это я понимаю по его взгляду. он собирается скорректировать курс лекарств, которые я начал принимать. кажется, те не сильно мне подходят. к концу нашего сеанса доктор говорит, что я не хочу ему помогать. это его замечание меня сильно задевает. это ведь его работа помогать мне, не иначе. так почему он ждет от меня помощи, содействия? у него ничерта не получается. сейчас даже мне очевидно, что я застрял на месте и никуда не могу сдвинуться.

между мной и остальным миром — стена. я ее ощущаю, куда бы не пошел. стена даже между мной и хенсо. у него получается это лучше, чем у меня, — притворяться, что все в порядке, что он не слетел с катушек. ему не так трудно жить дальше. а я, как выразился доктор ким, отказываюсь от выздоровления. доктор ким говорит, что ключ в моих руках. но в моих руках, если приглядеться, только частицы морской соли разъедают ссадины. в моих руках — ничего настоящего.

это не похоже на меня, но я не соглашаюсь с идеей хенсо прогулять завтра.
— я так часто пропускаю, что скоро меня отчислят. если не уже.
не думаю, что хенсо догадывается, насколько редко я бываю в университете, но подозревает что-то точно. не хочу открывать ему эту правду, поэтому говорю:
— хотя если ребята мне скинут записи с лекций, я смогу безболезненно прийти на следующий семинар.
хенсо с этим соглашается. впрочем писать я никому не собираюсь. какое-то время мы так и лежим, слушая дыхание друг друга и пытаясь угадать чужие мысли. я думаю о картине на стене в кабинете моего доктора и едва ли догадываюсь о чем думает хенсо.

тишину нарушаю я. не знаю, чего именно я так боялся, но рассказ про дедушку хенсо воспринимает вполне спокойно. правда потом я замечаю, что он растерян. кажется, моя внезапная откровенность сбивает его с толку. он не знает, что мне нужно услышать и не хочет сказать что-то не то. мне не нравится это чувство. он опять со мной осторожничает. я возвращаю голову обратно на его плечо и стараюсь следовать инструкции моего врача: «сфокусируйся и попытайся пройти в обратную сторону к самому началу». это словно распутывать клубок. доктор считает, что когда я начинаю загоняться, мне надо дать себе понять, что мои опасения — выдумка, и на самом деле все не так плохо.
его метод клубка совершенно не работает.
как и прописанный курс лекарств.
как и картина тёрнера на стене.
я застрял и засасывает меня все глубже.

я вздрагиваю, когда хенсо касается моих волос, ощущение неожиданное, но приятное. он так ничего и не говорит, но иногда действия намного лучше слов. он проходится по волосам, и я впервые ощущаю себя в настоящем настолько четко. мне больше не нужно отматывать клубок надуманных бед, потому что все сужается до одного вопроса. у хенсо мягкий негромкий голос, но он разрезает тишину на части.
— поцелуй меня?
я поднимаю взгляд и вижу, что он серьезно. может, я буду об этом жалеть, может, я пойму, что никто из нас этого не хотел, что это было моей очередной идеей фикс, я не знаю, но уверен в одном, — если я не решусь сейчас, то буду жалеть. другого шанса у нас не будет. будет ли жалеть он сам?
эта мысль настигает меня слишком поздно. я не успеваю осознать ее, а когда встречаюсь с ней лицом к лицу, она заглатывает меня в свою пучину. разочарование хенсо — хуже чем мое собственное.

губы хенсо мягкие и податливые. цитрусовый запах геля для душа смешивается с мятным привкусом зубной пасты. я вспоминаю ментоловые сигареты хенсо, и ничему не удивляюсь. наш поцелуй больше похож на первое знакомство, и мне действительно нравится целовать его. я хватаюсь за его шею и чуть углубляю поцелуй, на большее не хватает смелости — сожаление хенсо пугает меня сильнее ночного шторма. я не даю себе упасть в эту мысль и отчаянно хватаюсь за наш поцелуй, за плечи хенсо, за его дыхание. все последующее пугает меня, и я отчаянно не хочу прекращать эти секунды, но воздуха в груди не хватает на нас двоих, и мы отстраняемся почти одновременно. я заглядываю в глаза хенсо, но не успеваю определить, что именно в них вижу, как он отводит взгляд. я нахожу стену, которая так и осталась между нами. между мной и остальным миром.
страх обрушивается волной и отбрасывает обратно на тот корабль. от него, как и от меня, в конце концов останутся одни лишь щепки. я ощущаю соль на своих пальцах. она жжет мои щеки, скребется в горле и забирает воздух, не давая мне вдохнуть. видеть сожаление хенсо оказывается невыносимо сложным.
слова захлестывают, и я слышу себя словно из-под толщи воды:
— это ничего не меняет, хенсо. — кажется, я стараюсь успокоить его. или себя. все путается, и я закручиваю узлы еще сильнее. горло сдавливает, слова ранят, словно проходятся острием по ране. — это ничего не значило. если ты захочешь, я никогда об этом не заговорю. не вспомню, ведь это ничего не изменило? мы с этим справимся.
я хватаюсь за его подбородок и поворачиваю к себе, чтобы только увидеть, узнать, о чем он сейчас думает. но, кажется, хенсо меня даже не слышит. тогда я пробую еще раз. но ответные слова хенсо переламывают кости.

я просыпаюсь от боли в окружении стен больницы, обезболивающее не действует, я кричу, но никто не приходит. я молю, чтобы это закончилось, но это повторяется из раза в раз весь первый месяц. я не могу смотреть на него, я выбираюсь с кровати почти не глядя и чудом не задевая при этом хенсо. ноги не слушаются, я запинаюсь у порога. ручка не поддается, но я все же выскальзываю из его комнаты, не оборачиваясь. соль, прожигающая мои щеки, оказывается слезами, которые я стараюсь стереть вместе с кожей. вместе с чувствами. целовать хенсо было подарком,
наслаждением, но,
как оказалось, гибелью.

я иду в свою комнату, но останавливаюсь посередине и возвращаюсь в коридор. нигде не могу найти себе места. мир вращается, пол ходит ходуном, а стены выталкивают меня отовсюду. дышать трудно. я надеваю куртку и кроссовки и выхожу в подъезд. телефон я забываю где-то там в квартире.

доктор говорил, что я застреваю на одной мысли, а остальные закручиваются по спирали. в этом витке я перестаю понимать, что правда, а что вымысел. мне кажется, что хенсо теперь меня ненавидит, что его просьба о поцелуе была жалостью, которую я вытребовал своим слезным рассказом про дедушку. не будь я собой, было бы куда проще. я сажусь на ступеньки у подъезда и прячу лицо в ладонях. мои руки покрыты ссадинами от корабельных тросов. корабль плохо перенес шторм. мы пытаемся очистить палубу и рассчитать ущерб. где-то нужно ремонтировать, где-то красить, менять паруса. еще нужно составить списки пропавших. работы много. солнце слепит, я щурюсь и закрываюсь от него руками. от морской воды все еще тошнит. где-то в небе кружат чайки.
когда мне грустно, я забываю, что это всего лишь место, куда меня забрасывает разум, чтобы спрятать от настоящего.

в конце концов даже мои слезы заканчиваются. я убираю руки в карманы куртки и упираюсь взглядом в потрескавшийся местами асфальт. не знаю, сколько проходит времени, но хенсо не идет искать меня. а возвращаться обратно я не хочу. на улице холодно и уже совсем светло. было бы удобнее, будь у меня с собой телефон — хотя бы мог узнать, сколько времени.

хенсо не хочет меня видеть.
хенсо жалеет.
хенсо понял, что это ошибка.

в ушах звенит, когда я вскакиваю со ступенек. я больше не могу этого выносить. не могу гадать об отношении хенсо, не могу винить себя в том, что предложил он, не могу теряться, анализируя, что из моих слов было ошибкой. я бегу так быстро, как только хватает дыхания, холодный воздух врезается в лицо. я бегу так быстро, как только становится достаточно, чтобы не думать ни о чем. я бегу, пока у меня получается, а потом падаю куда-то в траву за несколько улиц от нашего дома, и смотрю на светло-серое небо. я знаю, что сбежать от себя нереально. я знаю, что мы с хенсо не сможем просто забыть об этом. я просто надеюсь, что это не перечеркнет все, что у нас есть.

я считаю до нескольких сотен, потом поднимаюсь на ноги, отряхиваюсь и возвращаюсь обратно. прохожу весь путь, как советовал доктор, в обратную сторону. я снимаю кроссовки, остаюсь в куртке и иду до комнаты хенсо, когда останавливаюсь у двери, то тихо стучусь. зову его по имени, осторожно. когда он не отвечает, я открываю и захожу внутрь, надеясь, что он не будет против меня увидеть. хенсо сидит на кровати, и я вижу, что он тоже прошел собственную борьбу со своим поломанным разумом. мы в этом так похожи. я медленно дохожу до его кровати и опускаюсь перед ней. заглядываю в лицо хенсо.
— прости, ладно?
иногда мне кажется, что я извиняюсь за нашу попытку спрыгнуть с той крыши. иногда я в этом абсолютно уверен.
— за то, что я сказал.
я нахожу его руки и чуть сжимаю в своих. хочу, чтобы он знал, что я рядом, несмотря ни на что.
— ты для меня не ошибка.
только не ты.