иногда, если хотеть уйти, это действительно получается.
в тот день, когда хенсо так и не появляется на станции, я передаю свой билет и занимаю место у окна. несколько часов таращусь на меняющийся пейзаж, когда мы удаляемся от города, я чувствую, что становится легче, будто распутывается тугой узел в груди. я достаю блокнот и записываю свои мысли. не так далеко впереди от меня сидит мама с сыном. мальчику лет шесть, он то и дело приподнимается, заглядывая в окно. он все спрашивает, когда они доедут до дома. тогда я убираю блокнот в сумку и сам засматриваюсь на пролетающие мимо нас дома и улицы пригорода. я оставляю позади дом, родителей, ынсон.
оставляю позади свою болезнь.
оставляю хенсо.

в сумке несколько футболок, сменные джинсы и лекарства, рассчитанные примерно на месяц. вряд ли я смогу где-то там найти врача, который выпишет мне тоже самое просто потому, что я в них нуждаюсь. я понимаю, что возвращаюсь к тому, с чего начал. хенсо хотел, чтобы я серьезнее относился к лечению, но я снова перестану пить таблетки. если подумать, то я всегда его подводил.
я засыпаю и просыпаюсь. не слежу за временем, но меня будит сидящая рядом женщина, говорит, что скоро будет моя станция. я благодарно киваю, растираю глаза. поезд останавливается, я выхожу вместе с другими пассажирами, но меня никто не встречает. я долго смотрю на ту семью, на то, как мальчика треплет по голове отец, потом он забирает у жены чемодан и ведет их к выходу с путей. у меня нет плана, только желание перевернуть страницу. мы с хенсо ходили по-кругу, топтались на месте. нам нужно было движение, что-то, что могло бы вытолкнуть из круга, тупика, тогда я решил, что нам нужно уехать. в планах было уехать вместе, но вот я здесь один и совершенно не представляю, что собираюсь делать дальше.
я очень давно не курил, в последний раз ментоловые сигареты хенсо, потом только травку. я покупаю пачку крепких, горьких кэмел в магазине на станции и выхожу на сонную привокзальную улицу.

мы могли быть счастливы. я все время думаю об этом. чем больше, тем сильнее прихожу к мысли, что это именно я создал нам все эти проблемы. в то время, когда мы учились в старших классах, мы были счастливы. были свободны, у нас были только мы, и, не смотря на все экзамены, поступления и ссоры с родителями, у которых были свои планы на наше будущее, мы улыбались, и смеялись, и говорили. мы тогда говорили обо всем на свете. мир казался большим, бестолковым, порою жестоким, но все равно нам хотелось жить. почему мы оказались на той крыше? меня много раз подводил к этому психиатр, хотел, чтобы я объяснил причину, почему решил уйти из мира. мне нужно было озвучить это, понять, насколько нереальна и пуста моя причина. я не мог сформулировать ее, сколько мы об этом не говорили. ее не было или было слишком много всего. в конце концов, я не мог признаться, что просто очень хотел, чтобы мы с хенсо всегда были такими — счастливыми, молодыми, близкими.
— ты боялся, что после школы вы разойдетесь?
мы знакомимся в тот день, когда я прибываю на чеджу. мне плохо после плавания на пароме, живот крутит, я плохо переношу плавания, качания и все, что связано с водой напрямую. когда я говорю об этом, она резонно спрашивает: «что ты тогда делаешь здесь?» я возвращаю ей бутылку воды и пожимаю плечами.
— пытаюсь разобраться.
она не копается дальше, только предлагает пойти вместе до остановки. мне некуда ехать, но об этом я не говорю, просто сажусь на знакомый номер и выхожу в центре. она записывает свой номер в моем блокноте. говорит, что когда я обзаведусь телефоном, то могу ей позвонить. если заскучаешь. если нужна будет компания. она тоже когда-то посещала групповые встречи, поэтому хорошо знает, как бывает нужно иногда просто с кем-то поговорить. потом, позже я спрашиваю, что из-за чего она посещала групповые встречи, отчего она хмурится и нервничает. ей неприятно вспоминать, что раньше она боролась с зависимостью. на наркотики ее подсадил парень, потом они разошлись, а это с ней осталось. «проблемные люди притягивают друга друга, правда?» мы сидим на деревянной лестнице, ведущей к пляжу.
— почему они просто не оставили вас в покое?
я привыкаю говорить о нас, как о чем-то прошлом. сеул, та ночь, когда мы хотели уехать, все это кажется сном. я жутко скучаю, цепляясь за воспоминания. черин тыкает пальцем в уголок моего рта, говорит, что я грустный. я нащупываю флакон с таблетками в кармане толстовки.
— я такой всегда, привыкай.
она подтягивает ноги к груди, смотрит на темную линию волн, как они накатывают на берег и возвращаются обратно. черин говорит, что я сильнее, чем мне кажется. я не понимаю, почему она так решила. черин смотрит на свои руки и долго молчит.
— больницы, поганое место, правда? ты сильный, сону, поэтому не грусти, ладно?
волны то накатывают на берег, то скрываются в толще воды.

каждый раз когда я чувствую что-то, помимо сожаления и грусти, всегда чувствую вину. мне кажется, что хенсо каким-то образом может знать, что мне бывает не так плохо без него, что я продолжаю жить, впускаю людей в свою жизнь, строю планы, что-то начинаю. я отмахиваюсь от этой мысли, как от страшной картинки. она прилипает ко мне, как назойливый комар прохладной летней ночью. на чеджу прохладно, пахнет морем и всегда очень ветрено. черин становится мне хорошим другом. первое время я остаюсь у нее, потом снимаю квартиру. она живет с младшей сестрой, приглядывает за пожилой соседкой и, кажется, помогает всему миру. черин однажды говорит, что хочет искупить грехи, и грустно-грустно улыбается, но больше ни о чем не рассказывает. у нее за спиной прошлое, ее ошибки и ответственность, у меня — мои. она состоит в программе поддержки «трудной молодежи», помогает в больнице и приходит волонтером на встречи вылечившихся от зависимости наркоманов. я хожу с ней за компанию, держусь в стороне и слушаю чужие истории.

я заношу свою единственную сумку в коридор, включаю свет и оглядываю маленькую квартиру со старым бабушкиным ремонтом. там всего одна комната со скрипучим диваном. я с трудом разбираю завал на балконе и вожусь с вентилятором, надеясь вдохнуть в него вторую жизнь. он барахлит, несколько раз заваливается набок, но все-таки работает. мне душно. иногда по ночам сердце барахлит так же, как этот вентилятор. я лежу глядя в потолок, считаю секунды и думаю о хенсо. мне хочется верить, что ему хорошо. что он долетел до чикаго и сейчас готовится к поступлению в университет. я знаю, что у него все под контролем, он всегда справлялся лучше, чем я. в тоже время я знаю, что он грустит. возможно, он тоже не может заснуть ночью и думает обо мне. мне хочется думать, что он скучает и рисует мое лицо, собирает образ по памяти, как делаю я. что он стирает неприятные воспоминания, оставляя те, где мы были счастливы. что он вспоминает о том, как жили вместе в моей квартире. как в те дни, когда меня не накрывало волной депрессии, мы встречались после занятий и шли в кино. или в жаркие летние дни оставались в кофейне, лед таял в стаканах, я ворчал из-за пар, а хенсо перечитывал конспекты. а потом мы забивали на учебу — я все равно давно уже не читал учебник, а просто смотрел на него. он в конце концов ловил мой взгляд и смущался, потому что не понимал, почему я так смотрю и о чем думаю. если бы мне хватило смелости, я бы признался ему. я бы сказал что-то неуместное, вроде: я так рад, что не потерял тебя. я так боялся, что останусь в этом мире один. хенсо, правда я всегда думал о себе? это ты имел в виду тогда? вентилятор скрипит, шумно очерчивает круг, слабо прогоняя духоту ночи. я сажусь в кровати, тонкое одеяло сползает с ног. мой телефон лежит на полочке рядом с кроватью, я все еще его не включил. я думал, что поступаю правильно, разрывая связи с прошлым, что так я перелистываю страницу. что, может, у меня получится в этот раз лучше. черин ошибается насчет меня, а вот хенсо прав. тогда, когда я разглядывал его в кофейне, я не мог представить, что он переживает, что ему может быть плохо и сложно тоже. я ничего не знал про его борьбу с болезнью, и только думал о своей. о том, как петляет мое настроение, о том, как несправедливо, что я учусь не там, где хотел бы (а где ты хотел бы, а, сону?), о своих снах, о чрезмерной заботе матери и семейном бизнесе, к которому не хочу быть причастен (хотя без денег родителей я все еще жить не умел). иногда стоит взглянуть правде в глаза. я выхожу на балкон, он не застекленный, узкий, там меня дожидается оставленная с вечера пачка и пепельница. я был глупым, эгоистичным мальчишкой с проблемами, с которыми даже не пробовал бороться. теперь я вижу это отчетливее. возможно, я на пути к выздоровлению. возможно, морской воздух идет мне на пользу.

черин щелкает меня по носу, я мотаю головой, что все в порядке, банка газировки в моих руках успевает нагреться. я оставляю ее от себя и закуриваю. черин признается, что ненавидит запах сигарет, и я поднимаюсь, направляясь к кромке воды. кроссовки вязнут в песке, мысли в хенсо. я не включаю телефон. четыре месяца. я не связываюсь ни с кем из семьи. я знаю, что они волнуются. знаю, что ынсон хотела как лучше. знаю, что плохо поступаю. знаю, что хенсо заслуживает лучшего. я пишу ему каждый день, записываю в блокноте все, что хочу ему сказать и о чем спросить. получается длинный-длинный монолог с пустотой. иногда, когда мне совсем не спится, я выхожу на балкон и разговариваю с ним через звезды. небо над нами одно, ведь правда? я думаю, что хенсо, хоть и за несколько часовых поясов, может меня слышать. время бежит вперед.
черин помогает устроиться на работу. четыре месяца быстро перетекают в шесть. прежняя жизнь все больше смахивает на сон. черин помогает с таблетками через своих старых знакомых. странно, но я боюсь остаться без лекарств, мне непривычно и от того, что я не хожу на приемы к психиатру. теперь моя жизнь полностью в моих руках, все мои ошибки только мои, винить некого. настолько свободным я еще не был никогда. я не парю птицей, не чувствую долгожданного облегчения. я просто —
я просто живу? иногда этого достаточно.

черин говорит, что я здесь, потому что так надо. время придет, и я вернусь. я не могу не вернуться, хотя здесь мне нравится. черин прячет тоску за улыбкой:
— просто вспоминай обо мне, ладно? и звони, номер я не поменяю.
мы стоим у причала, я, она и ее младшая сестра.
— обещаю.
тогда черин крепко меня обнимает:
— у тебя все будет хорошо, сону.
почему-то я ей верю.

сеул меняется. зеленеет, греет ярким солнцем. я замираю в шумной толпе людей, посередине улицы, вынуждая прохожих огибать, но до этого никому нет дела. я давно уже не крашу волосы, во всем остальном.. одного года достаточно, чтобы измениться? я поднимаю взгляд к небу. оно красивое, голубое, воздушно-облачное. похоже на то, как в тот день на крыше. время теперь не петляет, оно просто идет вперед. на дне сумки ключи от моей старой квартиры, я не уверен, что ее еще не продали, но решаю испытать судьбу.
я не сразу замечаю его вещи: обувь, что стоит у стены, верхнюю одежду, наушники, оставленные у зеркала. все так, как я помню, поэтому я не понимаю, что из этого осталось еще с того времени, как мы жили вместе, а что новые. стены все такие же синие, дверь в мою комнату плотно закрыта, но сначала я прохожу на кухню. оглядываюсь, наливаю стакан воды из графина и бросаю короткий взгляд на пол. не хочется думать, что теперь, когда я вернулся, вернутся и те старые страхи, от которых так хотелось сбежать. но я смотрю на пол и мне спокойно, словно время прочертило линию, за которую им до меня не добраться. я оставляю стакан на столе и захожу в свою комнату, сумка так и остается стоять у двери рядом с ботинками. в комнате чисто, убрано, наверное, родители договорились, и в квартире поддерживают порядок. я хожу вдоль своих вещей, словно в музее — не касаюсь, только смотрю. я до последнего не замечаю присутствие хенсо в нашей квартире. упускаю детали, не придаю значения, только замечаю учебники на столе в комнате хенсо и тетрадь на кровати и не могу вспомнить, чтобы тогда, когда мы были здесь в последний раз, он занимался. я подхожу к кровати, поднимаю тетрадь с конспектами и замечаю дату. в это время в коридоре моя сумка становится неожиданным препятствием, мешающим полностью открыться двери. рядом с ней кроссовки, стакан на столе в кухне и открытая дверь в мою комнату. я листаю тетрадь, когда выхожу в коридор. мы так и замираем напротив друг друга — хенсо с моей сумкой в руках, я с его тетрадью. мне хочется извиниться за то, что я так внезапно ворвался и нарушил привычный для него ход вещей.
он здесь жил
он теперь учится
у него все в порядке
там, на дне сумки, с которой я уехал и вернулся, блокнот со всем, чтобы я хотел сказать хенсо. я когда-то все записал, и мысли из головы исчезли, я их направил, нашел им место — мне стало легче. я отпер дверь, спустился в каюту, где кроме старых рубашек, не заправленной кровати и пожелтевших от соли бумаг ничего не нашлось. ни разгадки, ни большого секрета — ничего. наутро я проснулся сбитым с толку, не выспавшимся и страшно разочарованным. мне не с кем было обсудить это открытие и я по привычки записал о нем в том же блокноте. обрекать слова в письменной форме оказалось проще, чем в устной. когда-то в школе я любил писать, может, из этого что-то бы и вышло, но мне теперь не узнать. я смотрю на хенсо, виновато опускаю руку с его тетрадью.
говорю первое, что приходит на ум.
— мне не следовало так приходить, прости.
я всегда говорил больше, чем требовалось.
— я не знал, что ты здесь живешь. не знал, что ты вернулся. я бы..
тогда позвонил? не пришел? не представляю, что хочу сказать, поэтому решаю не договаривать. я больше не чувствую, что нам что-то мешает. не думаю, что родители имеют такое влияние, как раньше, что моя болезнь настолько страшна, чтобы испортить мне жизнь, не думаю, что ты не научился справляться со своей. если честно, это лучшее время для нас. этот год многое расставил по местам.

мы сидим на балконе часами позже. на небе никаких звезд, но это не страшно. на чеджу их было много, но я не скучаю. я рассказываю хенсо о черин, о том, как она помогает в больнице, заботится о сестре и старой соседке, хотя никто ее об этом не просит, о море, о том, что полюбил фотографировать и привез с собой конверт с распечатанными фотографиями. о том, что после чеджу, я два месяца жил в ульсане. что туда переехал мой старый, детский друг. и что дедушка в сеул перебрался из ульсана. на самом деле причин не возвращаться у меня не было. я смотрю на свои руки, на темное небо и изредка на хенсо.
— прости, что я тогда все оставил. я думал, что ты правда улетаешь в америку.
ждал на вокзале до последнего, но это не имеет значения, потому что однажды, хенсо, ты поехал на чеджу искать меня, а я — нет. может, это как раз то, что всегда стояло между нами? та стена, которую мы пытались разрушить, все сны, где мы по-очереди убиваем друг друга, — это все из-за разницы между тобой и мной? я смотрю на эту правду и чувствую то же, что тем утром, когда понял, что за закрытой дверью в каюту ничего не было. во мне нет ничего, за что тебе следовало бы держаться. почему ты еще держишься за меня, хенсо?