я глазами отмечаю звезды и провожу между ними иллюзорные связи: «смотри, это малая, а это большая медведица» — протыкаю пальцем небо и черчу невидимые линии, разрезая тёмное пространство впереди пушистых ресниц; и даже если я в другом мире, на другой планете или в соседней вселенной, сейчас мне кажется, что лучше компании не найти, пускай мы лежим и не под выдуманными мною созвездиями: я их вычитываю когда-то в земных книгах. укладывая руку обратно на примятую нашими спинами траву, соприкасаюсь с твоими пальцами и чувствую, как птицы разрывают острым пением грудную клетку; ноты разноцветными перьями вырываются из костяной тюрьмы, а внутри живота удавы сдавливают внутренности до невозможности сделать вдох для жизни весеннего воздуха внутри моих лёгких. это впервые, когда тело от единичной искры сгорает изнутри несмотря на прохладные порывы ветров: может быть, у меня температура? мы лежим неподвижно: касаемся друг друга мизинцами, не смея потревожить высокие колосья, далеко возвышающиеся над нашими телами; я — потому что между пальцев второй руки паук протягивает тонкую сеть, строя из моей руки новый дом; ты — по понятной тебе одному причине. приподнимаясь, разрезаю блики паутины острым полумесяцем и чувствую, как жухлая трава обнимает мои пальцы вместо паука; склоняюсь над тобой молча: считаю, что не нужно лишних слов, когда подарок нюкты — смоляные кудри поглощают свет неполной луны. свободной рукой я касаюсь твоего лица: прикрываю глаза ладонью с запахом зеленой травы, ощущая щекотку белых ресниц на линиях жизни — их так любят хироманты и так люблю я [твои ресницы]; губы подминаю под своими: медленно и неумело; у меня низ живота стягивают морские узлы не на корабле: страшно, что ты почувствуешь, но я все равно целую; краду твое дыхание, а ты — мой первый поцелуй.
утро все ещё напоминает сахар на губах: плыву кончиками пальцев, обнаруживая отсутствие чего-либо сладкого, лишь невидимую тень от поцелуя; я не вижу, но точно чувствую и буду чувствовать ещё как минимум пару часов, пока не потеряю этот пропитанный реалистичностью сон в беспрерывном течении мыслей, что уносят далеко — до румянца-предателя на смуглых щеках. облизываюсь, всей кожей ощущая холодное тепло полумесяца, скрытого за стенами комнаты на другой части планеты. веки прячут чёрные радужки сами собой: не высыпаюсь, просыпаю первый урок. мне снятся сны, которых я не понимаю: почему я и ты; почему губами в губы — прокручиваю в ватной голове вопрос вместо теории на лекции по психологии; хочу копаться в своей черепной коробке сквозь извилины и повороты не пальцами, но медицинскими инструментами для максимальной точности; задавать вопросы, чтоб помогли и всё неразгаданное решили за меня, но лишь поджимаю губы и стараюсь лишний раз не смотреть в твою сторону, изучая тонкие контуры лица: случайно подмечаю, что они будто с красивой картинки. хочу знать о тебе чуть больше, чем всё. хочу; хочу. хочу — слишком много «хочу» на каждой странице для одной увесистой книги провинившихся; «хочу» исписаны аккуратно и выверено, словно ты не топишь меня, не умеющего плавать: лишь обречённо бьюсь плавниками по суше, хоть в тот момент и окунаюсь по макушку в мутную тинистую воду; тогда моё сердце останавливается под щебетание сверчков, кваканье лягушек, потонувших под шлепающими кончиками пальцев в водной глади, и под чвакающие в барабанных перепонках глотки пресной воды; отказывается биться дальше, замирает до нового момента, когда я поймаю твой неосторожный на себе взгляд — из-за испуга наглотаться речной грязью, мальками, или из-за тебя, чью брешь я пробиваю безобидной шуткой? а ты, кажется, ловко пробиваешь мою без оружия и стрел с луком.
«если отнесёшь этот цветок на мой стол в учительскую, закрою глаза на прогул» — теряю взгляд в раскидистых лепестках гиппеаструма: пытаюсь сморгнуть мысль, что «так прекрасно» и «похоже на тебя». иду к нужному месту почти вприпрыжку: с мыслью о том, что расскажу, сегодня обязательно расскажу, как в одной из комнат моей души поселяется ребёнок с сахарной ватой в руках и улыбкой от уха до уха — довольный, светится искрами солнца и взрывающихся фейерверков. у меня в груди расцветает цветочное поле: не из тех, что я несу в руках, но многочисленнее и красивее — всеми цветами радуги бьют по чёрным роговицам с глубокими бороздами внутри, куда тоже можно посадить ростки, взрыхлив землю. под гнетом света тусклых ламп зажимаю тарелку с горшком до боли и хруста, но не под подушечками, а где-то в груди: может, в сердце, что осколками режет грудь. сквозь приоткрытую щель двери вижу, как ты встаёшь на носки ботинок, приподнимаешь лицо вверх даже не к солнцу, опадаешь светлыми прядками-колосьями: раскрываешь улыбку с приподнятыми уголками; я вижу, как ты тянешься, прикрывая глаза, и прижимаешься к чужим, мною ненавистным губам, что-то воркуя несмышленым птенцом. вид твоих сомкнутых в объятиях рук на его шее поднимает из желудка склизкий ком недавно съеденного обеда: застревает где-то в горле, препятствуя дыханию и любому рвущемуся из связок слову, но я молчу. думаю, что если бы на его месте был я, ты бы также вставал на носки своих белых кроссовок, пытаясь коснуться острого кончика носа. давлю внутри просыпающееся жерло вулкана, обрастаю густым пепелищем, хоть и готов, взорвавшись, просидеть пару дней в карцере: сбиваться костяшками до беспамятства и мясного металла. уходя, цветок бесшумным памятником оставляю у порога кабинета: краем глаза замечаю его увядание, хоть и сбрасываю всё на то, что это пустяки и мне просто кажется.
во время ужина поднос с чем-то похожим на еду бросаю на стол: если бы здесь был мальчик, умеющий чувствовать настроения, он бы затянулся петлей быстрее меня, перенимая через кончики пальцев нездоровые мысли при взгляде на верёвку. из блюд выбираю самое мерзкое и несъедобное: под стать ощущениям внутри тела и моему к тебе отношению, которое я разгоняю вилкой по тарелке со скрежетом — что-то глубоко во мне шепчет, что ты этого не заслуживаешь. завидев меня ещё из раскрытых дверей столовой, садишься рядом с каким-то вопросом, а я не слышу: твой голос внутри головы искажается невнятными звуками того поцелуя, играют в пинг-понг в черепной коробке; а может, их и не было совсем — звуков, и все придумывает мое воображение, чтоб сгущать краски и жалеть себя. отвожу взгляд в сторону и поднимаюсь обратно к выходу, только придя: не делая и глотка любимого ананасового сока, оставляю его тебе на пути в комнату.
сегодня мне весь день кажется, что ты меня преследуешь: во сне, на лекциях, во время ужина, в моих мыслях и возле комнаты — раздаешься стуком по двери 313. я — это негромкое «давно не виделись» и уродливое подобие дружелюбной улыбки, захлопываю за спинами дверь. пока мы идем по коридору, кажется, что холл удлиняется с каждым хлопком раскрытых глаз, а под ступнями пол ломается в щепки: не передать, как хочется в данный момент провалиться ниже построенных этажей. падаю спиной на подушку дивана, а ты на соседний: почти рядом со мной. перебрасываю из руки в руку яблоко, впиваюсь ногтями в кожуру и оставляю ее под лезвиями ногтей, выжидая, что ты очередной раз что-то попросишь достать из головы. лопаю зелёную кожицу под кромкой зубов и, сглатывая кислоту с рецепторов языка, чувствую, как тот в змеином шипении раздваивается: «олис-с, ты знаешь, откуда о тебе ходят такие слухи?». я знаю причину. давлю пальцами на яблоко посильнее, вместо фрукта представляя твою хрупкую белую шею.