молчание дробит мысли, разрывает их в лоскуты прогнившей ткани; чашка царапает столешницу фарфором — по нервам обнаженным острейшим лезвием. молчание насилует психику похлеще любого извращенца в подворотни, жадно тянущего лапы под юбку школьницы, оцепеневшей от ужаса; давится слезами.  утро поднимается светом от края горизонта, ломает потолок шагами и звуками смываемой соседями воды в унитазе; криками — да будь ты проклят! — они все прокляты. сколько можно прокручивать эту заевшую пластинку? пачка аспирина. охуительная идея — запивать аспирин растворимым кофе. скажи спасибо, что не подмешали серную кислоту, разъедающую внутренности, металл и камень. ты бы сошел с ума, вгрызаясь в собственное горло ненавистью и отчаянием. если бы повезло, выжил бы, чтобы никогда не жить полноценно больше. чтобы никогда не чувствовать больше это дребезжание с в о б о д ы

забавно. тэёну не по себе от твоего взгляда исподлобья. буравишь буравишь буравишь боже, как слиться со стенами нахуй он тебя сюда притащил, чтобы что?! страшно. страх подступает комом к горлу. кусает возбуждающе за мочку уха, оттягивая зубами металлическое кольцо серьги. до обжигающе отрезвляющей боли.
— пей уже, — он ломает хладнокровно свое молчание, вклинившиеся в ряд отдаленных звуков неестественностью.

вертится-вертится. препарированные слова расползаются по мраморной поверхности стен, зашитых пластинами дуба.

если бы у ладана не был такой запах ядовитый, обволакивающий вязкостью, ходили бы они в церковь, чтобы прятаться среди широких деревянных лавок; складывали бы они ладони в лодочку; произносили бы они слова молитвы в надежде на то, что бог их спасет; искушение; грехи; размазанные останки дней в календаре перечёркиваются несмываемым маркером, чтобы нельзя было вернуться назад; ничего не повернуть вспять; как глупо как глупо какглупо г л у п о

«посмотри на меня, ну же», — фрагментами долетающие звуки слов из паршивой пасти, узловатые пальцы хватаются за хрупкость девчачьих скул; ключицы ломаются и крошатся под взглядом и она тает тает тает а потом исчезает вовсе
у них своя история, знаешь. если бы она тогда заперлась в комнате, решив, что сегодня это ее вселенная; если бы не остановила такси посреди многолюдного района светящегося красивыми витаминами бутиков, чтобы сменить его на разоренные районы загнивающего инчхона, где провода свисают так, что кажется руку протяни и можно будет тут же повеситься и ведь вешаются суки каждый божий день — то надежды, то мечты; они тянутся неестественно длинно к земле в попытке слиться с ней — невидимые; несуществующие; если бы тэён не прошел мимо, выдыхая клубы дыма в затяг и кутаясь в куртку, купленную на барахолке за паршивые гроши. если бы тэён не увяз к неоне и грохоте музыки; если бы жестянка с горохом не ухнулась в урну. если бы. все в этом проклятом если бы.

— посмотри на меня, — у джено в глазах ебаная черная дыра зрачков, засасывающая туда весь этот смрад от потных тел. блядь. они куда-то мчатся в свободном падении. сквозь вселенные; звезды, туманности. за пределы дна. «посмотри на меня» микстейпом ложится аккурат по поверхности поблескивающего стекла в красных, синих, зеленых бликах. у джено язык заплетается узлом со звуками. раздражает, — идем отсюда, — взгляды отскакивают пинг-понгом; тэён смотрит на бармена и шмонает по карманам. раздражает. что будет, если он сдохнет? ёкает где-то в районе сердца, качающего адреналином кровь. страшно. раздражает, мать твою! тэён сжимает нервно рукой плечо джено — тот сползает по столу вместе с рюмками, бокалами, бутылками. те валятся под ноги разноцветным сокровищем и добавляют в биты ноты разочарования, агрессивного внимания окружающих и звона бьющегося хрусталя.

— валите к чертям!

от джено несет виски, мочей и «дерьмом». не спасает ни неоновый свет вывески, который ложится на скулы. ни смрад грязного переулка. ни попытка тэена удержать равновесие, когда джено стекает по грязной стене, согнувшись пополам. тэён опускается на корточки напротив:

— эй… — страх выглядывает. сначала робко-робко. потом накатывает сбивая с ног подобно цунами; глубоко внутри у тэёна играет в прятки ребенок, залезший в шкаф, пока отец от всей своей отцовской необъятной души «любил» мать так, что об этом шушукались крысами за стенкой все соседи. что же она в нем нашла? отчего она все это терпит? а потом она в поисках хорошей жизни нашла себе нового ублюдка. чего стоят эти твои пару граммов свободы? тэён тянет за подбородок отключившегося джено и тот что-то мычит в ответ. хуй разберешь. но тэёну страшно. не за себя, нет же.  за чужую жизнь, сминаемую в фантик безжалостно. дурно, — вставай, идем. мерзко. джено что-то мычит, пока тэён пытается его поднять на ноги.

от этого взгляда тэён чувствует себя даже не тварью. личинкой. и ярость затмевает страх; вытесняет его из, шарахающихся от всего острого, мыслей. хорошо развлекся вчера, правда? тэён в ответ смотрит прямо и в его взгляде больше смысла, чем в любом сказанном слове. махровое полотенце прилетает в рожу — нехуй пялиться. где все эти твои мальчики, опускающиеся синюшными коленями на маслянистые разводы асфальта в тёмных переулках; хватающиеся за края грязного унитаза в разноцветии исписанных всеми цветами радуги стен — гомер жрет свой пончик, уставившись на тебя, закатывающего глаза в агонии удовольствия, пока чужой красный язык слизывает сперму с потрескавшихся губ. где они все были, когда тэён к утру в своей убогой недоквартире, стаскивал с тебя вымазанную кровью и дурью одежду?

утро пахнет гелем для душа; пахнет кофе; сыростью; чужой жаждой смерти, стягивающейся кольцом вокруг; и твоей яростью вместо сахара. тэён глотает свой третьесортный кофе, открывает окно и закуривает ненавистные тебе дешевые ментоловые сигареты.

— давай поговорим… я волнуюсь за тебя, — ты знал. о, конечно же ты знал, что он начнет! опять зарядит эту свою шарманку. как старики, пытающиеся научить жизни, проецируя свой невнятный жизненный опыт на тебя. блядь. ему же самому не хочется всех этих разговоров. но тэёну до тошноты страшно, что однажды ты захлебнешься собственной рвотой или твой остывший труп найдут где-то в одном из этих мерзких притонов; или что ты начнешь разлагаться живым трупом, смешавшись на молекулярном уровне с синтетикой. ой, бляяяяядь. он выдыхает дым близко-близко и погружается в твою ярость с головой, ныряет туда ласточкой и, барабаня пальцами по столу как по черепной коробке приятно? на твое «как будто мы с тобой друзья», спрашивает отстраненно — в притворстве теряет интерес, — а кто мы?

ой нет, ты так просто не сдохнешь. тэён барабанит барабанит барабанитбарабанитбарабанит в попытке выбить нахуй остатки мозгов из твоей болезненно отзывающейся головы пока ядовитое «прекрати» цепко не перехватывает его руку. аспирин лежит тут же. нетронутым.

— хочешь я тебе его в глотку затолкаю?.. может быть поможет.