когда Тишина накрывает толстой волной глухоты, чанха приходит к сынхо на порог, скребётся в дверь, как подбитая собака, скулит, не слыша собственных слов. его не покидает мысль, очередное “что если”. что если в лесу, там, где в сырой земле уже лежат чужие кости, обёрнутые тонкими травяными корнями и обжитые червяками, что если он тоже останется там, срастаться с покрывалом пожухлой осенней листвы? что если его тоже никто не найдёт? что если его тоже поищут для порядка, и начнут забывать, перестанут узнавать на старых фотографиях, говорить о нём, произносить его имя, пока не останется на всём белом свете всего один человек, который по-прежнему будет его помнить? что если… в такие минуты сынхо, словно ночное божество, протягивает ему ладони, полные звёзд, и спасает от собственных мыслей.
когда Тишина — всего лишь далёкий ночной кошмар, все эти цветные звёздочки становятся забавой, способом скоротать время в ожидании. чанха лежит на полу, закинув скрещенные ноги на кровать, под лопаткой скрипит половица. он ведёт плечом, будто поправляя лямку рюкзака, и чувствует, как дерево под ним едва заметно прогибается — скрип и почти неслышный хруст. словно сломалась косточка. только без боли.
— как думаешь, — сынхо сидит на подоконнике, в ярком свете из окна виден только его силуэт. он похож на скелет, такой тощий, сплошные острые углы, выпирающие рёбра, заострённые локти. — эти. медузы. они понимают, насколько они тупые?
иногда чанха интересно, кто побеждает, когда в крови его друга чёрный ведёт борьбу с марихуанной. кто властвует над телом, а кто — над разумом? ему никогда не интересно настолько, чтобы попробовать самому. и сынхо никогда не предлагает. наверное, боится минсона. а может быть просто жадничает.
на нём зелёная футболка — чанха не различает цвет, но помнит его, — такая тонкая, выстиранная, что почти просвечивает. сынхо сам как медуза. такая очень узкая прозрачная медуза. чанха с силой зажмуривается, и когда открывает глаза — краски возвращаются, и он может различить лицо сынхо. тот смотрит на него с по-рыбьи открытым ртом и выпученными глазами. ответа что ли ждёт.
— а?
— чего смотришь? хочешь меня нарисовать?
чанха заливается смехом. таким сильным и долгим, что он почти переваливает за грань неестественности.

улыбка минсона — ярче солнца, и чанха тянется к нему, как изголодавшийся по свету чахлый подсолнух к промелькнувшему между туч лучу. он улыбается, и чувствует, что улыбка выходит виноватой, будто минсон слышит издалека все его мысли, все эти “что если”, слышит Тишину. может быть, и правда слышит.
— а что если мы сначала пообедаем, а потом пойдём за отравой? — что угодно, лишь бы оттянуть неизбежное — и бесполезное. но в голосе минсона стальные нотки, превращающие вопрос в иллюзию выбора.
пальцы переплетены, и Тишину заглушает шум бегущей по венам крови. чанха на самом деле её не слышит, но чувствует, как от прикосновения ускоряется сердце под прутьями рёбер, а остальное дорисовывает воображение. он подносит сцепленные руки к губам, прижимает ко рту тыльную сторону ладони, прикусывает выступающую косточку большого пальца. кто-то из прохожих возмущённо фыркает — и чанха вскидывается, как гончая, оскал вместо улыбки, шаги частят прочь, колкий взгляд упирается в удаляющуюся спину, челюсти стиснуты в злой судороге. выдох похож на шипение рассерженной кошки.
взгляд в сторону резкий, как шлепок отпущенной резинки от рогатки, поворот головы обратно к минсону медленный, тугая ржавая пружина.
— идём. быстрее с этим разберёмся — быстрее найдём тебе токпокки.
забрать отраву он, вообще-то, должен был ещё вчера. или позавчера. он не уверен, как давно висел на холодильнике стикер с запиской от матери.
— почему вас задержали?

его преследует этот взгляд. опустевшие глаза, смотрящие прямо сквозь него. мгновение назад они были наполнены страхом, осознанием собственной беспомощности перед каменной осыпью его гнева, — а теперь в них нет ничего, даже отражения ясного голубого неба. почему на небе в тот день не было ни облачка?
чанха просыпается мокрый, запыхавшийся, и ему мерещится запах разрытой земли. он смотрит на свои ногти — будто в темноте сможет рассмотреть, есть ли под ними грязь.
ни за что он больше не поддастся на уловку сна. сон обещает ему отдохновение и сладкие сны, и нарушает обещанное раз за разом.
чанха поднимается с постели, распахивает окно. чхондам затаился за час до рассвета, с реки ползёт туман, несёт в своём теле Тишину. звуки доходят через него глухо, как через вату. чанха берёт телефон, делает снимок и отправляет минсону. и шлёт в вдогонку “приезжай? я вызову такси”. отсюда так близко к ночной жизни, и так далеко от минсона.
был в сети 4 часа назад.
чанха смиряется с тем, что до утра не дождётся ни ответа, ни сна. но всё равно набирает текст. “вышли нюдсы”. всё ради крошечной улыбки, которую он даже не увидит.
проходит час, и чанха снова высылает фото — не себя, а законченный рисунок. “узнаёшь?”.
он дорисовал его два дня назад. сегодня он смотрит в экран, сжав стилус в пальцах, пока пиксельные краски не высвечивает разогнавший туман рассвет. на экране остаётся пустой белый лист и бесконечный список отменённых действий в истории, тысячи нервных росчерков ластика. Тишина отравила его взгляд.

они сворачивают от дороги, и чанха никак не может поверить, что отпущенный им час до запланированной смены превратился в кажущуюся вечность, растянувшуюся до утреннего звонка будильника.
почему он отпросился с работы? чтобы проследить, что чанха заберёт свои таблетки из аптеки и не подменит их на конфетти? ему почти стыдно.
— хочешь, куплю тебе кофе в старбакс? — чистой воды подкуп. старбакс на другой стороне улицы.
между ними какой-то разительный контраст. чанха чувствует себя опущенной шестой струной, повисшая на грифе безжизненная верёвка. минсон — наоборот, натянутый вибрирующий нейлон. голые по локоть руки притягивают взгляд и завораживают. чанха идёт с опущенной головой, но смотрит не под ноги, а на синие ручейки вен под кожей запястья. что если. откуда этот контраст? обычно они сталкиваются где-то посередине. теперь за его плечом притаилась Тишина — а что прячется за спиной минсона?
— курить хочу. покурим и пойдём, не убежит, — он сворачивает в проулок за два дома до нужного адреса. достаёт пачку сигарет, из 20 осталось 7, на каждой сделанная цветным фломастером надпись — ещё один след бессонной ночи. “боль”, “страх”, “радость”. чанха достаёт себе “надежду” и протягивает минсону “любовь”.

зелёный дым делает минсона податливым, как пластилин. чтобы согнуть его, не требуется силы, только пара нашёптанных слов. и он изгибается, выставляет напоказ плоский живот и острые косточки. краснеет, как яблочко, такое сочное, что рот наполняется слюной.
чанха с трудом может оторвать взгляд, чтобы перевести его на планшет. между ними — полтора метра пустого пространства, а сердце заходится так, что оглохнуть должны даже соседи.
за первым наброском идёт следующий, глаз ловит форму, и остриё стила переносит на белый лист медленные движения сжатого кулака. дрожь стройных бёдер и подёргивающийся живот остаются в памяти — драгоценные детали, кружево будущих снов и ночных фантазий.
за вторым наброском должен быть третий, но чанха успевает только несколькими штрихами обозначить углы своих коленей и узнаваемый разрез глаз между ними — терпение заканчивается у обоих, стилус катится по полу, планшет падает рядом на кровать, а освобождённые руки тянутся к чёрным волосам, пальцы зарываются в жёсткие пряди. всё дрожит —мир, воздух, интерференция света между опущенных ресниц, дыхание громче чужого смеха за окном, и “тише, проснётся”.
щёки минсона горят под подушечками пальцев, его губы мягкие, влажные и горячие.
когда чанха тоже стекает на пол, преклонив колени, когда слизывает с языка минсона горечь и соль, когда опрокидывает его лопатками на скрипучую половицу — минсон поддаётся, легко, как дым под незаметным движением ветра.

пока они курят, смешивая терпкий сигаретный дым с поцелуями, в кармане чанха вибрирует телефон. он зажимает сигарету в зубах и достаёт его свободной рукой — вторая навеки в плену минсона. какое-то видео в тоскливом чате с джусоном, на превью смазанные белые и серые мазки, в которых с трудом угадываются пиджаки школьной формы.
чанха хмурится. джусон ему не пишет. это он бомбардирует мелкого вопросами, напоминая, что он не может просто так вышагнуть из их жизни. если чанха и сынхо больше не учатся в этой школе, не значит, что джусон может затеряться в массе одинаково стриженных чёрных затылков и пропасть с радара.
он показывает минсону экран, пожимает плечом, и запускает видео. если это какой-то прикол, посмеются вместе. если какая-нибудь нудятина — чанха просто не ответит. он никогда не отвечает на сообщения, если ему нечего сказать.
ему всегда есть что сказать — или показать — минсону.