Azizi Gibson & Kamandi — Now I Give No Phucks
— посмотри, нам улыбаются звезды, — от смеха разбивается равнодушие, покрывшее коркой сосредоточенность на лице, редкие фонари подергивают блеск в глазах; радость смешивается с едким предвкушением, рвущимся изнутри сознания наружу. он поднимает взгляд, чтобы в следующий миг усмехнуться — среди кучевых облаков, засоривших собой черное ночное небо, мигает пролетающий по орбите спутник. усмешка гнет линию губ и внутренний стержень; улыбающиеся звезды — груда металла и проводов, солнечные батареи поддерживают жизнь. а звезд-то не видно.

вот только все это не имеет ровно никакого значения, потому что звезды все равно улыбаются. даже среди светового мусора, спрятавшего настоящее небо. для джонхана что безжизненный спутник, несправедливо застрявший между землей и космосом, что кометы, пролетающие мимо в миллионах световых лет, что сами звезды — одно и тоже.

— детка... — он пытается найти в карманах своей кожанки сигареты и зажигалку, но мажет мимо несколько раз, а потом вспоминает, что забыл их в клубе, — я хочу курить. дай мне, а... — он считает джонхана забавным: то, как он теряется, когда не находит что-то; то, как пытается вспомнить какие-то мелочи, беспощадно ускользающие прочь из пьяной головы; даже то, как он втягивает белую дорожку и после смахивает рукавом следы с носа и губ и закидывает назад голову. «тебе такое нравится, да?» — джонхан только улыбается в ответ и кивает. ему в принципе импонируют такие мальчики, отчаявшиеся, наивные, лишенные каких-то зачатков ума — они заводят с полуоборота и готовы на все ради одной веселой ночи или обещания завтра проснуться знаменитыми, богатыми, счастливыми; они готовы на все ради мнимого ощущения достижения цели; на утро они забывают обо всех обещаниях, обо всем на свете и даже о своих мечтах.

— отсосешь, дам, — он тоже улыбается приторно сладко улыбкой, в которую сложно не поверить и сворачивает к обочине; жадным зверем, заманивающим жертву в ловушку тянется к теплым рукам, — ну? я жду... — у него мягкий голос и открытый взгляд.

и джонхан ему   в е р и т.

               —  ты че спишь? просыпайся, — он тянет за плечо и джонхан неприятно ударяется головой о стекло, отмахиваясь, в ответ мычит что-то невнятное, — веселье только начинается. я что зря кучу бабла на тебя спустил? кто отрабатывать будет?

раздражение волнами облизывает сознание и каждая накатывает выше предыдущей. от злости внутри образуется черная дыра. он хлопает дверью своего красного ягуара с силой. закуривает. на них бесстыдно пялятся переливающиеся окна отеля. сука... как бесит! его мысли пожирает мальчишка, заснувший на переднем сидении сразу после того, как он кончил. не весело... ебать как не весело. блядство. ну, нет, это вообще хуйня так-то. а как все хорошо начиналось-то. если бы асфальт был мягким, то чужую рожу протащить по нему было бы не жалко. пацана не держат ноги и это проблема. он воском стекает по рукам и тянется к земле плакучей ивой.

—  блядь, да приди в себя. трахать тебя бессознательными вообще не веселое занятие, знаешь ли, — но он все равно умудряется дотащить его до номера. девушка на ресепшене методично натягивает на красивое лицо улыбку и притворяется слепой. она могла бы получить диплом по похуизму, но вместо этого получает хорошие чаевые.

               холодно. ледяная вода будоражит сознание, заполняет рот, засекает за шиворот и сбегает по груди. кислород заканчивается в легких, джонхан слепо моргает и втягивает вязкий воздух губами — тот не поддается, вместо этого джонхан давится и заходится кашлем. хрипит:

—  хватит.... — дышать все еще нечем, пальцы беспорядочно хватаются за край ванной, но тут же соскальзывают, — пожалуйста...

— о, ты пришел в себя, — в свете энергосберегающих ламп улыбка, казавшаяся медом, теперь расплывается ядом. он выключает воду, — на... выпей. тебе надо согреться, а потом мы продолжим, — цепкой хваткой он впивается в скулы и виски обжигает рот и горло, — все хорошо, теперь все хорошо, — его заботливые руки гладят по спине и волосам. он даже услужливо помогает выбраться из ванной и снять намокшую одежду, приносит белоснежный-белоснежный халат и помогает закурить. джонхана все еще трясет, но это не страшно, они обязательно это исправят буквально через несколько минут, потом он кладет цветные таблетки на раскрытую подрагивающую ладонь и янтарем наполняет гладкий стакан.

все как в сказке.

— тебе уже легче? — они сидят на краю мягкой кровати с душистыми простынями, в углу работает увлажнитель воздуха. и он улыбается с неподдельной любовью в свете ночных огней. так, как еще ни один человек в мире не улыбался джонхану. и тот ему верит, конечно же верит, улыбается и кивает в ответ, — тогда я скоро вернусь.

в ванной шумит вода. когда джонхан встает, все вокруг раскладывается в многоугольник, каждый шаг равен десяти, на каждой стене по картине, по двадцать дверей и сотни кроватей. он успевает подумать о том, что это был не мдма и что звезды и улыбки были обманом с самого начала. ему кажется, что он находит телефон в промокших карманах кожанки и из экрана начинают сыпаться цифры три, один и пять, карты и фотографии.

— забери меня, — у него дрожит голос, он шепчет, — ты же слышишь меня, да? ты настоящий?

джунхи носит имя, которое при рождении дал ему отец с гордостью. он внимателен с родителями, ведет себя нравственно с окружающими и нежной любовью любит своего младшего брата, проявляет к нему заботу: однажды он решает подарить джонхану хахве, что висит у отца в кабинете. джонхану пять, он боится темноты и кукол. как и многие дети…

простыни настолько свежие, что аж хрустят под ладонями, когда джонхан хватается болезненно за белоснежную ткань. от нее пахнет свежестью и предательством; мысли тысяч людей въедаются в стены; запах картофеля фри; звон бокалов; домохозяйка в прямом эфире учит мариновать кимчхи; джонхан зажмуривается, когда хахве становится ближе и дышит на него своим пьяным дыханием и таблетки возникают на раскрытой ладони; болит голова звонко-звонко; от удара во рту собирается кровь — ничего серьезного правда, он всего лишь прикусил щеку; бам-бам-бам-бам-бам — бьется сердце миллиард раз в мгновение; он срывает с джонхана шелковую ткань халата и дыхание трогательно иглами покрывает шею: «тебе такое нравится?» — похабным влажным углекислым газом; джонхан больше не улыбается — жмется зайцем в щель меж треснувших корней;

все будет хорошо
все будет хорошо

он роняет телефон — гулкие гудки по ту сторону микроволн на частоте 2600 мегагерц разбиваются. его трясет, когда он поднимает затуманенный взгляд — в тени чужой фигуры все прочее кажется иллюзорным; стены продолжаются складываться, трансформироваться. она говорит «что ты делал?» и улыбается беззубым ртом и длинный яркий пояс падает у ног змеей, ползет по полу загипнотизированной коброй; пальцы хватаются за мягкость волос и с силой тянут: «разве я п о з в о л я л?» — у нее мужской голос и черно-карие глаза с ломанной проволокой красных сосудов; на мгновение все темнеет — он бьет наотмашь и деревянная хахве тянет лучезарную радость широкой беззубой улыбкой.

            он слышит только свое дыхание, но силится успокоить и его, зажимая ладошками губы. слезы с соплями сбегают по щекам и пальцам. в щели ш а р и т с я поблескивающее в темноте лезвие ножа. что-то скребется по ту сторону светлой двери; шепот: «хани, это джунхи, выходи, все будет хорошо, у меня для тебя сюрприз»»; тишина; шаги затихают вдалеке; домохозяйка убирает дом пять раз в неделю и смазывает петли, чтобы двери открывались тихо-т и х о, чтобы ни единый скрип не побеспокоил сон или медитативную сосредоточенность; джонхану пять — он тянется к замку над головой и ручка поддается; в темноте на него смотрит горящими провалами глаз хахве отца…

— отпусти, — белоснежная простынь съедает звуки и они превращаются в кашицу мычания; джонхан эфемерен, он сливается с кроватью, пытается вдохнуть хотя бы унцию кислорода в то время, когда мертвой хваткой всепоглощающая ярость вгрызается в его затылок: «будет ахуенно, если ты закроешь пасть»; а потом сознание взрывается болью и стены начинают сыпаться песком, погребая под собой остатки рассудка; сбивчивое дыхание эхом в ушах…

— ты что опять уснул? или сознание потерял? — он безучастно бьет джонхан по щекам, когда в дверь раздается стук; когда джонхан приходит в себя, открывает; когда джонхан с трудом садится на кровати, из пасти вырывается, — какого хуя?

хахве распадается осколками на пол — их хочется собрать и сжечь, забыть навсегда, но после нее не остается ни единого атома — заместо все то же высокомерное выражение карих глаз; джонхана трясет и морозит; он прячет лицо в ладонях и дикий больной смех срывается с кровоточащих губ, которые он кусал в порыве заглушить страх, боль и омерзение;

«хен, дай закурить» — они стоят у клуба и музыка стелется по стенам и земле, ему отвечают «у меня есть кое-что поинтереснее» тихим шепотом, будоражащим сознание; чистые простыни они разрисовали киноварью; он не против в вип комнате сесть поближе, опустить голову на плечо, как просят, подставить шею, налить вина, дать волю развязанным незнакомым прикосновениям и плевать, что они видятся впервые и возможно не увидятся никогда после;

джонхан пытается встать, но тянет за собой ткань на пол с дорогим ковролином — завтра здесь все уберут и забудут; так неловко — он стыдливо кутается в присутствии мингю в халат, скрывая следы, отпечатавшейся  синяками на коже любви и мерзко стекающей между ног спермы.

— как думаешь, что будет с твоим дружком, если кто-то где-то проболтается о том, что он ебаный нарик, который продается за дозу? — он усмехается и презрительно не по-человечески гнет линию губ, джонхан тянет мингю за руку, стоя на непослушных ногах: «пойдем, я сам хотел», — он вновь смеется отстраненно и буднично; все хорошо. все хорошо. завтра все будет как всегда. он улыбнется,  подумает о том, что им это приснилось; в его кухне они будут пить кофе и будут размазывать по тостам абрисокосовый и вишневый джем, а потом мингю скажет «нам надо поговорить»; возможно ему будет плохо и все тело будет ломать, но это тоже обычно. все х о р о ш о; великолепно; прекрасно; он сам это затеял. «пойдем», — его вещи раскиданы мокрыми пятнами по полу.

            — останови, — джонхан только успевает открыть дверь и вывалиться на тротуар, когда его начинает выворачивать таблетками, порошком и сорокоградусным виски; он ломает кости пальцев о серый бордюр; перед глазами лакированная хахве с множеством колец — по ним можно сосчитать возраст погибшего дерева...

улыбайся. улыбайся. следы резины на асфальте, усеянном маслянистыми пятнами. визг тормозов. мир маятник, качающийся от одной чаши весов на другую. в глазах у мингю злость, оборачивающаяся инферно, и боль, и страх, и усталость. усталости так много. и страшно. пятна просыпающегося города — мчатся мимо седаны, мерседесы, тайоты, все остальные.  — на.. — такое простое, такое обыденное. телефон и бумажник в дрожащих пальцах джонхана. холодные. нет, на них еще осталось тепло прикосновений. у л ы б а й с я.

а было так легко, что хотелось парить. что казалось еще немного и можно будет оторваться от земли. ты знаешь, как ты улыбаешься? тепло-тепло. молоком, настоявшимся в жаркую погоду на окне. с чуть сладковатым запахом. ты знаешь как ты улыбаешься — вопрос в пустоту. шепотом: улыбнись мне. тусклый свет настольной лампы и комната плывет в дымном тумане. она ластится к его коленям, пока джонхан занят дорожкой. смех справа режет барабанные перепонки и он морщится. — я люблю тебя… говорит она на самое ухо, но джонхан слышит через полкомнаты, сидя на полу за журнальным столиком. он весь испещрен царапинами. здесь кого-то убили? она смеется. они все смеются шутке — смеются красному пятну на стене. она ластится к его шее, вызывая волну мурашек. джонхан ловит затуманенный взгляд мингю — ты знаешь, что твоя улыбка похожа на солнце? откройте окно, как душно. тише, тише — говорит джихо и тянет джонхана к себе, когда тот склоняется над белым порошком и светлыми бороздами, ранившими лак. отстань. знаешь, на что похож твой взгляд? на меня никто так не смотрел — оно будоражит, оно такое волнительное, неземное…

— … — огромные зрачки выдавливают радужку, солнце еще не видно, но уже светло. так светло, что капли росы искрятся на зеленых листьях. слезы каплями росы стекают по ресницам и застывают на самом краю отчего-то не срываясь вниз. мимо проносится весь мир, здесь так шумно, у джонхана раскалывается голова. о чем думать? — что?
— не звони мне больше, — давай отправим твой взгляд в отпуск, чтобы он отдохнул? почему он такой уставший и так грустит по безлюдным островам.

мне было три — я говорю это когда мы сидим в кабинете белом как феном; как таблетки на ладони, которые горстью жевал сидя в шкафу у матери в четырнадцать. и они слушают. они превращаются в слух. во все пять чувств. в эмпатию. ты смотришь мне в спину, изучая пряди волос, привыкая к голосу. она говорит: сегодня я люблю тебя и склоняется над лицом, заслоняя собой красное пятно на стене, мерзкую жадную улыбку, открывающееся окно. джонхан отмахивается от джихо и склоняется наконец-то над дорожкой.

— хорошо, убирайся, — он улыбается и слезы стекают по щекам. плевать.

мелькает сеул за окном такси и через открытое окно ветер гладит по волосам. и слезы бегут по щекам. и так легко и приятно, что хочется оторваться от земли. если бы только не этот холод. если бы так не била дрожь. если бы не круг солнца, беззубо улыбающийся ночным кошмаром. — ты придешь завтра? — не кивай мне, не говори «да», по-жа-луй-ста! я так люблю тебя — она расстегивает пуговицы на рубашке одну за другой, осыпая шею поцелуями, оставляет лиловый засос — тошнотворным мазком дешевого художника. отстань от него. если бы ревность была похожа на деревянную маску хахве в кабинете отца, какой бы она была? ответь мне. дюран-дюран фоном. джонхану не по себе, когда она тянется к его губам. — уйди, — дуется и отстает лопнувшим шариком, ее внимание привлекает пьяный в хлам джихо, который на что-то надеялся. смотри т о л ь к о на меня. в окно врывается ночной воздух. губы мингю на вкус кислое вино и яблочные леденцы… нет-нет-нет. о чем ты? слышишь как оно разбивается внутри? он так и вышел из отеля в одном халате. и ветер холодный и неприятный. что-то не так. водитель говорит: приехали. где они? двадцать пять этажей в лифте на него смотрит что-то безликое. не он ли сам? не уходи.

почему шкаф? почему именно шкаф в комнате матери? форма протеста. своя личная революция. доказать себе и всему миру, что все это хлам. что можно разлагаться и никто не заметит. что запах гнили будет витать десятилетиями. что можно сойти с ума тихо-тихо. в тусклом свете ночника он так внимателен. в соседней комнате тихий смех и шорох по стенам. — я хочу тебя, — они оба под кайфом. так красиво — от лампы по потолку целое созвездие…

… не уходи. бежевый санфаянс, вода стекает про водостоку вместе с кровавыми разводами. он перевёл целый кусок мыла; катался по полу; собирал осколки своей чертовой психики и все болело болью; а потом вышел на лоджию и открыл окно…

растерянность. провода раскиданы по полу. студию снимает мингю и ребята. не джонхан. и он в растерянности. прячет руки в карманах джинс и бегает глазами лишь бы не встречаться взглядом и не видеть ожидание; что-то щелкает внутри, что-то теплое, но пугающее; заведенные песочные часы; он хочет сказать, но слышит в ответ легкое «я пошутил» и не то, чтобы гора с плеч; он озадачен, но смеется в унисон.

извини. и з в и н и . м е н я .

шторы покачиваются на ветру. в комнате холодно. дождь барабанит по стеклу и заливает пол. он жмется в угол комнаты, кутаясь в одеяла. «я сорвался. мне очень плохо», «помоги. я не могу больше», «хочу умереть», «я не справлюсь сам». раскалывается голова. ты ведь не серьезно? ты ведь пошутил? ты ведь сказал на эмоциях? не могу вспомнить, что ты сказал. «ответь, пожалуйста». пятнадцать пропущенных звонков. почему когда джонхан звонит джихо, тот отвечает сразу??